- Павел Леонидович, вы родились в семье великих музыкантов. В пять лет вас, не спрашивая, отправили в музыкальную школу, потом вы поступили в школу при консерватории - вы должны были стать музыкантом. Определение вашего жизненного пути родителями естественно для вас?
- Я счастлив выбором своей профессии и не мыслю себя в какой-то другой сфере деятельности. Я не умею ничего другого, а главное - не хочу, и никогда не хотел. Но каждая медаль имеет две стороны. С одной стороны, ты с детства варишься в профессиональной атмосфере, музыка настолько крепко сидит в тебе, что ничего другого для себя не мыслишь.
Читайте также: Рок полезен для ума, а попса - для дисциплины
С другой стороны, спрос с меня, мера моей ответственности всегда были больше и выше. Если людям достаточно в профессии просто быть на хорошем уровне, мне нужно было все время доказывать, быть выше. И потом, никто ведь не отменял человеческое чувство зависти. Все это и пугало, и закаляло меня.
- Все-таки выбирая тот или иной профессиональный путь, мы руководствуемся своей предрасположенностью к нему. Какие способности у вас заметили ваши родители? Какие данные позволили вам стать музыкантом?
- Дирижер - самая сложная исполнительская профессия, она требует огромного количества качеств. Я не говорю о самых простых - отличном слухе, умении собраться и быть сконцентрированным, идеальном чувстве ритма. Дирижер должен быть коммуникабельным, чтобы наладить контакт с исполнителями, поскольку дирижер играет на живом инструменте, состоящем из людей. И люди эти должны быть захвачены идеями дирижера. Дирижер не может действовать методами принуждения. Нужна психическая связь, сцепка, когда человек подсознательно отдает тебе лучшее, что может дать. Тогда слушатели вновь хотят с тобой встретиться.
- Стоя спиной к залу, вы чувствуете, хотят ли вас пригласить вновь?
- На сегодняшний день критерием является то, что люди приходят в кассу и покупают билет на концерт. И ты выходишь на сцену, видишь переполненный слушателями концертный зал, которые ждут общения с великим искусством - классической музыкой.
- В таком отношении к вам, к классической музыке есть заслуга ваших пиар-менеджеров?
- Пиар заканчивается, когда начинается действо, когда начинает звучать музыка. Человек с концерта уходит либо переполненным чувствами, либо неудовлетворенным и обманутым.
- А вы с каким чувством выходите на сцену?
- Я отключаю в себе все внешние источники воздействия. Это привносит элемент искренности в исполнение, который передается слушателям и трогает их. В идеале считается, что максимально аутентичная передача заложенного композитором смысла и есть основа замечательного исполнения. Но каждый исполнитель, дирижер - это интерпретатор, и он закладывает свое ощущение произведения.
- Талантливый дирижер почувствовал произведение. Но вам ведь еще надо передать свое ощущение музыкантам. Как вы это делаете?
- Дирижер - это полководец оркестра, который состоит из большого количества людей: у всех абсолютно разная натура, психологическое состояние. Но все должны быть приведены в боевую готовность. И сила дирижера заключается в том, чтобы каждый музыкант в оркестре искренне верил, что он играет произведение так, как он этого хочет.
- Тем не менее, если что-то во время концерта сделано не так,вынедовольнысобойилиисполнителями?
- Мне легче быть недовольным исполнителями, чем собой. Если я недоволен собой, это меня инспирирует к поиску новых решений, новых ключей к исправлению ситуации. Я ведь никому об этом не говорю и не скажу, потому что порой это ощущаю только я.
- Почему вы не говорите об этом? Ваши музыканты должны пребывать в полной уверенности, что вы все делаете правильно?
- В искусстве не бывает правильного. В этом плане можно позавидовать футболистам, хоккеистам, шахматистам: там есть результат - гол или мат. А у нас есть только ощущение. Музыка - это океан чувств, ощущений и человек, воспринимая его, пропускает через себя и представляет услышанное по-своему. И вот от силы воздействия зависит ощущения слушателя, его желание продолжать жить в этом мире. Это, может быть, самое приятное в общении с людьми в профессии, поскольку человек сознательно идет в твою веру, в веру духовности, классического музыкального искусства.
- Павел Леонидович, в советское время пройти конкурс в симфонический оркестр было очень сложно - десятки человек претендовали на одно место. А как вы набираете музыкантов в оркестр сегодня?
- Сейчас ситуация другая: мы стали частью мирового сообщества, люди разбежались по свету, количество оркестров увеличилось. А самое страшное, что качество образования упало. И молодые кадры, которые хотят и которые достойны играть в такого рода оркестрах, составляют очень малочисленное сословие.
Читайте также: Музыкальная эволюция по теории Дарвина
Уровень исполнения, проведения репетиций у нас высокий, и люди это сразу понимают. Того, кто ему не соответствует и не может удержаться, выбрасывает центрифуга. В результате выкристаллизовывается костяк. В России на сегодняшний день не так много конкурентоспособных в мире отраслей. И наше классическое музыкальное искусство и оркестровое исполнительство, к счастью, одна из них. Марка должна быть солидной, и держать ее надо очень высоко.
- Это следствие общей тенденции ухудшения уровня образования?
- Это последствие безвременья. Великие личности, профессора, ушли из жизни. Многие талантливые люди, замечательные артисты, педагоги разъехались по миру. И сейчас, в отличие от прошлого времени, нет особой тяги к знаниям у большинства молодых людей. Они хотят быть скороспелками: побыстрее, побыстрее и сразу иметь результаты. Я не с позиции бессребреника и альтруиста рассуждаю, но в искусстве вопрос "Сколько мне за это заплатят?" не должен стоять во главе угла.
Владимир Березин: Диктор - лицедей на старте
Сейчас все можно купить. Большой зал Московской консерватории всегда был святыней, на сцену которой попасть мог только высокий профессионал. Если это был молодой человек, он обязательно должен был себя зарекомендовать на крупнейших международных соревнованиях, получить признание. А сейчас Большой зал Консерватории можно просто снять в аренду.
- А вы считаете, что это неправильно?
- Это общемировая практика и во всем цивилизованном мире она давно прижилась. У нас же такая практика существует на протяжении пары десятков последних лет, и она все еще не отрегулирована. Именно поэтому девальвируется понятие великой сцены.
- Но ведь мир меняется, может быть, есть смысл этот факт принять?
- Мир меняется, бесспорно, но хотелось бы, чтобы он менялся к лучшему. Я еще не встретил ни одного профессионального собеседника, который сказал бы: "Мир изменился к лучшему, артисты стали большего калибра, балет стал неизмеримо выше, чем он был в те времена".
- Еще Лермонтов говорил, что "богатыри не мы". Как правило, это стандартное отношениеодного поколения к следующему...
- Если мы посмотрим на десятилетия назад, мы увидим смену поколений: ушел Глинка - пришел Чайковский, ушел Чайковский - пришли Глазунов и Рахманинов, Стравинский, Шостакович и Прокофьев. Ушел из жизни Дмитрий Шостакович. Кто занял его место? Безусловно, каждый из названных мной - великий гений, и заменить их невозможно. Но когда ушел Чайковский, не перестали появляться другие гении. И каждый из них золотыми буквами одинаковой величины может быть вписан в русскую историю.
- Павел Леонидович, а где гении XXI века?
- У нас есть небольшое сословие одаренных и замечательных артистов, но сравнивать их с теми, кого я только что называл, невозможно. Мы живем в эпоху жесткого пиара, когда можно написать все, что угодно: о ныне живущих артистах пишут "гениальный", "великий". Никогда о живущих исполнителях крупнейшего масштаба, таких, какими были и Давид Ойстрах, и Эмиль Гилельс, и Святослав Рихтер, и Леонид Коган, и другие, при жизни не писали "гениальные", "великие". Нельзя девальвировать эти понятия.
- Как вы можете на этот процесс повлиять?
- А никак. Главное, чтобы молодые люди хотели перенять традиции, чтобы они обладали жаждой знаний - она необходима каждому талантливому человеку, который посвятил себя искусству. Традиции - это сознательный инстинкт: если традиции обрываются, человек не понимает, что - хорошо и что - плохо. Но при этом он абсолютно убежден в том, что знает все.
- Ваша жизнь расписана на годы вперед, кажется, что вы себе не принадлежите. Вы - человек-функция?
- Наоборот, я - человек-разнообразие: я должен быть и организованным, и функциональным, и одновременно чувствующим, артистичным и так далее. Моя профессия настолько многогранна, что освоить ее целиком невозможно.
- А вы знаете, сколько вы еще не освоили в профессии дирижера?
- Я знаю, сколько я еще не сделал и мог бы сделать. Что я сделал не так, как хотел бы сделать, а что я сделал даже намного лучше. Это океан.
- Павел Леонидович, вы много учились, много работаете и, наверное, во многом себе приходилось и приходится отказывать. Ради чего вы на это идете?
- Ради признания, которое дает призвание. Я могу сравнить это с профессией пилота. Есть пилоты, которые пошли в летное училище, отучились и летают на среднем уровне. А есть люди одержимые, для которых небо это страсть, мечта детства, призвание. Небо для них - все, крылья - это продолжение их тела.
- Тут, наверное, дело не в профессии, а в человеке?
- Конечно, все держится именно на таких людях - посвященных, одержимых. И эта одержимость передается публике. Бывает, ко мне приходят после выступления люди, немолодые уже, с восторгом: впервые в жизни побывали на симфоническом концерте, и музыка оказала на них такое воздействие... "Я не смогу теперь без этого заряда энергии жить", - говорят.
Читайте также: Уроки музыки во сне и наяву
Вот это самое приятное в профессии, когда слушатель обращается в твою веру - веру классического музыкального искусства. Обращается сознательно, руководствуясь своими ощущениями.
- Значит, это неправда, что сейчас люди не слушают классику, что попса ее вытесняет?
- Я верю, что классическая музыка будет нужна всегда.
Читайте все самое интересное в рубрике "Общество".