Интервью с ведущим, бывшим главным диктором ВГТРК Владимиром Березиным

Владимир Березин: Диктор - лицедей на старте

Владимир Березин покорил Москву в 1991 году: диктор орловского областного ТВ, диктор Свердловского областного ТВ, ведущий программы "Время", в самые суровые перестроченые времена он стал главным диктором ВГТРК, лицом российского телевидения. Главному редактору "Правды.Ру" Инне Новиковой народный артист России, Чечни и Ингушетии рассказал о тонкостях одной из самых малочисленных профессий в стране и мире. И о том, что происходило в его душе и за кулисами центрального телевидения.

— Владимир Александрович, расскажите, вот вы недавно отметили 30-летие творческой деятельности. А с чего она началась? Как можно стать диктором Центрального телевидения?

— В 1981 году в городе Свердловск, ныне Екатеринбург, произошло событие, которое для региона имело определяющее значение. Закладывали свердловское метро. Тогда Борис Николаевич Ельцин, наш будущий президент, был первым секретарем обкома. Борис Николаевич попросил найти диктора молодого, перспективного, потому что в городе была своя киностудия, телевидение — одно из лучших в стране. Из всей страны приехали претенденты на должность диктора свердловского телевидения. Нашли какого-то человека, который не был похож на тех, кто там жил. Это был я — русак из Орла, малороссийский. И впервые в своей жизни диктор, который приехал из маленького города Орел, где читал новости об уборке сельхозпродукции на полях, вдруг получил возможность выйти на сцену провести приуроченный к открытию метро вечер. Я, не зная законов сцены, шагнул на нее в первый раз под звуки аплодисментов. Меня встретили три тысячи ладошек.

Читайте также: Акрам Муртазаев: О "Правде" без афоризмов

— Тогда вы поняли, что это счастье?

— Я ничего не понял. Я просто впервые в жизни шел навстречу полутора тысячам человек, которые меня ждали.

— А когда вас увидела на сцене вся Россия в 1991 году, это уже было вам привычно? Каким было тогда телевидение? Какой была профессия диктора?

— Были дикторы, которые блистательно делали свое дело, они были эталоном профессии, как советский балет Большого театра. Эта профессия являлась лицом советского телевидения. Но уже спустя 20 лет стали говорить о том, что дикторы заученно читали текст. А у дикторов не было возможности по суфлеру читать. Они испокон века читали по бумажке по принципу "в угол, на нос, на меня — я, текст, зритель". И это происходило так, что у зрителя складывалось ощущение, что текст читают именно для него одного-единственного.

Представьте, какого уровня мастерство должно было быть. Сейчас дай ведущим по бумажке прочитать: никто не умеет читать, чтобы понимать, осознавать, оценивать и передавать смысл в долю секунды. Я говорю о профессии, имя которой — Диктор, с большой буквы написанной.

— Кстати, о бумажках, а кто их писал?

— Бумажку писали авторы или отдельные редакторы, они не писали "как думаю, так и пишу", был определенный уровень, у них был стих. Утверждал тексты главный редактор. А дикторы исполняли, как будто от первого лица.

— А какое образование было у дикторов?

— Обязательно высшее. Высшее образование как залог порядка в мозгах. Я начинал сразу после армии, не имея никакого образования. Десять классов — среднее образование, и оно почти не давало права прийти в профессию диктора. Потому что без высшего образования ты был не над теми, кто тебя слушает: у тебя культуры, интеллекта не хватало. Возможно, и были дикторы без высшего образования, как бывают великие актеры, но это были выдающиеся мастера, которые понимали алгоритм жизни.

— Владимир Александрович, не страшно было в Москву переезжать?

— Такого отношения к себе, как в Свердловске, в моей профессии я не испытывал нигде и никогда. Меня действительно знали все. Один из принципов моей жизни в профессии: тебя знать могут многие, если тебя каждый день будут показывать… Помните, если обезьяну показывать каждый день, она тоже станет известной, но станет ли она, как в нашей профессии принято говорить, любимой?

В Свердловске за десять лет я своим трудом добился того, что меня любили. Я был членом каждой семьи. Я знал, что могу постучать в дверь, и мне скажут: "Володя? Заходи. Чайку? Ты у нас остаешься ночевать?". Куда бы я ни приезжал, меня встречали пирогами, где бы я ни был, меня любили. И я все это оставил.

Читайте также: Георгий Овчаренко: "Свой читатель остается"

— Я думаю, дикторы в то время были людьми, на которых равнялись. Было ощущение, что диктор — член твоей семьи. И вы, гуру на уровне Свердловской, нынешней Екатеринбургской, области, ушли от всеобщей любви, узнавания и рискнули приехать в Москву и оказаться там 146-м?

— После того, как я прошел курсы повышения квалификации в Институте повышения квалификации работников Гостелерадио СССР, прочитал программу "Время" на "Орбиту 4", мне просто сказали: "Будете программу "Время" читать". Ольвар Варламович Какучая, мой великийучитель,главныйредакторпрограммы "Время" Центрального телевидения СССР, спросил: "У нас сокращение в 1991 году будет, и ставку комментатора в нашей программе, если вы не приедете, мы сократим. Приедете?" Я сказал: "Да". Положил трубку и испугался — зачем я это сделал. Почти весь1990 год я думал над его предложением. И приехал в Москву в январе 1991 года.

— Вы уже были женаты на тот момент?

— Конечно, у меня семья, все в порядке было в Свердловске, в центре города шикарная квартира. Жена мне сказала: "Я не поеду в Москву. Нам и так хорошо". Мы долго говорили. Она до сих пор немножко жалеет, как теперь я понимаю, свою мечту. Ну, мы взрослые люди, и прошло уже 20 лет.

Если бы я в 1991 году не уехал, то в 1992 году я бы уже не уехал: не стало Советского Союза, Центрального телевидения СССР, и никто никому не был нужен. А теперь я часто звоню моим учителям в Свердловск, которых поддерживаю, если есть возможность, помогаю.

— Самое ужасное, если бы вы там остались, эта всеобщая любовь уже давно бы трансформировалась.

— Это правда. Как все-таки сильна линия судьбы! Я за эти годыф стал фаталистом. Думаю, если бы я не переехал из Орла, из маленькой студии, я бы сейчас, может быть, был бы безработным, торговал зеленью, работал грузчиком, если бы был здоровый. Один из моих коллег сейчас работает охранником.

— Кроме судьбы, есть еще качества характера…

— Я ничего не исключаю, есть обстоятельства, я в них верю. У меня свой взгляд на жизнь, на случайности, которые рисуют образ закономерности.

— А вы разве просто наблюдатель жизни и никак не участвуете в этих событиях?

— Знаете… Честно? Да, по большому счету… наблюдатель…

— Я в это не верю.

— Я верю в то, что я ничего не делаю. Я представляю себе, знаете, какой образ? Большая-большая река, мощное течение, как Волга, весной, когда снега тают. И я посредине этой реки. Гребу навстречу мощному течению, а река, не обращая внимания, несет меня, бедняжку, а я упиваюсь, и ничего — никуда я не гребу.

— Нельзя ли плыть не против, а по течению, используя его силу, решать свои задачи и двигаться в своем направлении?

— Значит, я не одинок, спасибо огромное, Инна. Это моя очень личная точка зрения. А для этого я должен сохранить силы и посмотреть, где же я могу причалить, чтобы выйти на берег.

Читайте также: Ирина Миронова: Ассоль с камерой   

— У каждого человека есть шансы: кто-то их использует, а кто-то — нет. Алла Пугачева как-то сказала: "Я не потеряла ни одного шанса, который мне давала судьба".

— Талант Аллы Борисовны — это симбиоз в первую очередь ее колоссального ума и певческих возможностей, но ее ум — над всем. С Аллой мы знакомы, у нас добрые отношения, я ее очень люблю как профессионала, на примере которого я могу ответить на некоторые вопросы, которые во мне звучат: что такое эстрада, что такое сцена, в чем заключается успех? Я отвечаю себе так: эстрада (смею судить об этом, ибо там имею свое место) — это, в первую очередь, послевкусие, впечатление о тебе, которое остается у зрителя после всего, что происходит на сцене.

— Раз мы говорим об эстраде, почему дикторы получали звание народных, заслуженных артистов? Почему не кандидат филологических наук, не доктор, не почетный чтец, почему именно артист?

— Это просто награда, как орден получить. Кто-то когда-то так придумал. Для меня важно, когда диктор имеет звание. Это такая форма и степень высшего признания, связанная с публичной деятельностью. Это не имеет отношения к искусству балета, искусству драматическому, актерскому, но дикторы — все-таки лицедеи. Мы производим продукт, и если он соответствует качеству и уровню жанра, его называют искусством.

— Вы рассказываете, и я понимаю, насколько это был волнительный, ответственный труд.

— Вы сейчас точно подметили, в каком состоянии читали бумажки. Как нарисовать портрет за три минуты. Художнику говорят: "Ой, ты всего три минуты тратишь, оказывается". А он отвечает, что 33 года, три месяца, три дня, три часа, 33 минуты готовился к тому, чтобы в течение трех минут написать рисунок.

Двадцать четыре часа в сутки человек находился в профессии диктора. Он должен был соответствовать уровню, сочетающему в себе журналистский, актерский, исполнительский, режиссерский таланты. Человек должен в себя, как губка, впитать все, чтобы иметь результат, чтобы в течение десяти минут просто прочитать новости.

— А еще могли быть экстремальные ситуации: могло что-нибудь упасть, где-нибудь кольнуть.

— Это для профессии диктора вообще ерунда. Потому что мы за рамками эфира оставляли не только падение осветительного прибора, а вообще всю жизнь (дом, проблемы, заботы, друзей, долги). Профессия диктора — это вечное пребывание в полнойготовности.Всябиохимия,психофизика сосредоточены только на этом. Это как американские небоскребы: натянута проволока, и человек идет по уровню.

В секунду, не обращая ни на что внимание, диктор должен был прочитать любой текст: в программу "Время" редактор подползал, передавал листок, и диктор, не зная, что там, впереди текста посылал свою оценку, волнуясь, он должен был читать.

— Владимир Александрович, напряжение, которое вы сравниваете с прогулкой по натянутой проволоке, было оправданно? Я недавно смотрела ляпы современных дикторов, почему раньше их не было? Если бы упала лампа на голову Игоря Кириллова, что бы было?

— Ну, он схватил бы лампу, починил. Потому что он в это время находился в состоянии выполнения задачи: он на уровне небоскребов нес свое тело, чтобы не упасть. По поводу напряжения я отвечу не прямо, а косвенно. Скажите мне, пожалуйста, ведь вы же знакомы, к примеру, с блистательными танцовщиками классического балета на уровне Большого театра? Скажите, пожалуйста, к примеру, Николай Цискаридзе, может споткнуться на сцене?

— Нет.

— Почему? Потому что не может. Почему? Потому что нельзя. Потому что он на сцене Большого театра, и он уже не Николай Цискаридзе, он совсем другое. Уровень профессии предполагал, что настоящий мастер интуитивно чувствует, что произойдет в следующие несколько секунд. Когда меня спрашивают о смешных случаях в профессии, я говорю, что в профессии их не было, потому что я старался, чтобы их не было, потому что этого не могло быть.

Читайте также:  Николай Цискаридзе: Большой меня погубил

— Мы ведь потеряли высочайший профессиональный уровень наших дикторов, которых не было на Западе. Что случилось и почему мы так легко от этого отказались?

— Здесь несколько причин. Когда меня спрашивают, жалею ли я о том, что случилось, я отвечаю, что мне не жалко. Это фатальная неизбежность, это реальность, когда центрального телевидения не стало. Я успел быть частью телевидения, которое являлось искусством, и чего-то достиг в нем. И, как в театре говорят, успел все роли сыграть: от Гамлета до корзинки Красной Шапочки.

А я спрашиваю в ответ: "Скажите, пожалуйста, а вы не жалеете о том, что не стало великой державы мира — Советского Союза?" Они говорят: "А какое это имеет отношение?" А ведь самое прямое. Телевидение — зеркальное отражение нашей жизни, в отличие от киноискусства, драматического, балетного искусства. И телевидение, как жанр искусства, находилось на службе системы.

Мне жалко мою великую страну, это я только теперь понимаю. И если я начну об этом рассуждать, я, взрослый человек, заплачу. Я понимаю, что потеряно было. Я не говорю о Коммунистической партии Советского Союза — это ведь составная часть того, что можно было поменять.

— Владимир Александрович, у вас были моменты, когда вам режиссер приносил текст, который вы читать не хотели?

— Были. Но я в этом смысле не только субъективен, но и объективен, ибо одной ногой стою в профессии дикторской, а второй — в профессии журналистской. Я, человек системы, жесточайшей дисциплины, до сих пор не могу понять, какое надо занимать место в программе, чтобы иметь право сказать: "А это мне не нравится". Это художественная самодеятельность, отсутствие профессионализма

Мы были в таких условиях жизни с 1991-го по 1996 год, когда работали от первого лица, забывая о том, что фундаментально. Моя коллега заканчивала программу новостей своим комментарием по поводу того, что проходило в течение 20 минут. Один из руководителей этого канала собрал нас и сказал: "Да, мы теперь уже работаем в системе, которая называется системой звезд: вас знают, вы работаете от первого лица. Я понимаю, что вы уже перестали думать о том, что вы только верхушка пирамиды, без основания которой вы ничто. Только думайте о том, что на российском канале, ВГТРК, за вами стоят три тысячи человек, у которых есть семьи. Вы высказали собственное мнение, а государство, которое нас финансирует, скажет, что это не позиция государства, а личное мнение человека, который его высказывает. Финансирование сократят, и я буду вынужден полторы тысячи человек выбросить на улицу. Для вас это впечатлительно?"

C 1993 года по 2013-й, спустя 20 лет, я понимаю, как много произошло. Я теперь точно знаю, что на этом отрезке пути у меня кто-то (и примерно догадываюсь, кто) забрал все — и мой героизм, и победу нашу, типа демократии. Это мое субъективное мнение. Мы пошли на баррикады, многие погибли, расстреляли Белый дом, позор нашей стране. Пришли люди, которые когда-то торговали джинсами в переходах, и сказали: "Цыц, дядя, это не тебе".

— Это же известная история, когда революцию делают одни, а пользуются результатами другие.

— Я не хочу обижать тех, кто сегодня выходит на Болотную площадь и на Сахарова, это их право. Я знаю, они против того, что мешает нашей жизни. Теперь с красной строки.

И теперь о тех, кто просто так выходит, как в 1991 году я просто так выходил против, потому что все были против. Мне казалось, еслияв 1991-м ив1993-мгодах смотрю,какбомбят Белый дом,значит, когда все закончится, с красной строки начнется новая и счастливая жизнь, которую нам Бог и судьба подарят. Сегодня, наверное, прошло такое количество времени, которое отняло у нас то, что должна хранить память любого человека в какой-то системе ценностей.

Читайте также: История протеста: от диссидентов до "белых ленточек"

— А что-то хорошее все-таки пришло в вашу жизнь?

— Пришла свобода. В мою жизнь пришло понимание очень многих вещей. Пять лет назад, когда полтинник отметил, я понял, что начинаю жить. Пришло ощущение некой самодостаточности, важное для человека. Самодостаточность — это умение разными способами быть довольным, быть радостным, быть счастливым от того, что у тебя уже есть.

— Вы не чувствуете своей сопричастности к тому, что сейчас происходит на телевидении?

— Я созерцатель и участник, что касается процесса. Как я сказал пять лет назад, и теперь в этом глубоко убежден, какое же великое счастье и удовольствие — ходить на телевидение и на радио в гости.

— А это не из-за того, что нет и не надо?

— Если нет, то и не надо. Мне Господь подсказал, когда мне нужно было уйти десять лет назад из штатного телевидения. А через месяц я испугался, не знал, что мне делать дальше. Думал, что ничего не умею, ведь я после армии все время был на телевидении. А потом подумал, что я уже десять лет выхожу на сцену, веду концерты и моя, как принято говорить, халтура стала моей работой. Работой, где мне никто не скажет: "Значит так, господин Березин, вы сделали это не так, вы сказали не так, вы поступили совершенно не так, вы нарушили принципы корпоративной этики".

Я сегодня могу в профессии ведущего то, чего не могут другие. Если я что-то делаю, делаю это лучше. Даже если я этого не делаю. Это не то, что умеют все, кто пришел из другой параллельной профессии и сказал: "Я ведущий". Приведу такой пример. Я многие годы вел День милиции, потом что-то поменялось и меня не пригласили. Звонит мне один мой друг, замечательный артист, певец, и говорит: "Ты знаешь, я сегодня буду вести День милиции, посмотри в прямом эфире, мы с тобой поговорим. Ты все-таки для меня образец того, что такое День милиции, концерт, который над всем стоит". Я посмотрел. После он спросил: "Ну как?" А он вышел, по бумажке прочитал и ушел. Я ответил: "Ты знаешь, друг, я сегодня понял, что тоже могу петь". Он сказал, что я сволочь, но все понял.

Для меня самое главное в профессии — мастерство. Мастер — человек, который умеет лучше, чем все те, кто идет вслед за ним. Я должен уметь так, как не могут остальные. Вот тогда я имею право судить, нести это знамя. Я не знамя, но знаменосец.

— Владимир Александрович, как вы считаете, сделало ли нас такое большое количество источников информации, в том числе телеканалов, счастливее?

— Когда это есть, это уже не является предметом счастья, по принципу: "Хорошо только там, где нас нет". Там, где мы, уже не так хорошо, и лучше там, где нас еще нет.

— А что такое счастье для вас?

— Наверное, счастье — это ощущение, счастье — это, наверное, ощущение мечты, надежды.

Читайте также:  Весеннее обострение счастья у россиян

— Исполнение мечты?

— Когда у тебя есть мечта, когда ты не потерял надежду, когда ты веришь в то, что мечта твоя может сбыться, по-детски, Знаете, смотря кто в себе сколько сохранил детского. Это мое ощущение. Ощущение счастья — это ощущение мечты, которая у тебя есть, и движение к ней. Если ты уже вдруг однажды сказал, что почти все помню, приходит скорбь, ибо было сказано, что знания усугубляют скорбь. Я хочу оставить в себе лет на 20-25, а потом это и само придет, ибо человек к 90 годам возвращается к своему первозданному состоянию по биохимическим процессам,. Вот продержаться бы, чтобы уметь радоваться, не сказать банально, радоваться чему? А ничему. Потому что ты ощущаешь, что тебе сегодня все-таки лучше, чем могло бы быть. Я общаюсь с друзьями, говорим о том, что нам так близко, что нам тревожно и радостно, и хорошо, и светло, и мы единодушны, и я не одинок.

А ведь могли бы бомбить, я мог бы рыть окопы, я мог бы таскать камни, все могло бы быть. Ощущение радости и ощущение того, что я чувствую каждую минуту своей жизни реально, физически, вот это ощущение того, что я стал счастливее, потому что, когда был значительно моложе, мне казалось, что жизнь моя бесконечна. Ее можно порепетировать. А жизнь не репетируют, ею живут каждую секунду, ощущая благодарность, с благодарностью Создателю за то, что я имею сейчас именно это, а не что-нибудь другое, что могло быть ниспослано как испытание.

Читайте самое интересное в рубрике "Общество"

Автор Инна Новикова
Инна Новикова - с 2000 года - генеральный директор, главный редактор интернет-медиахолдинга "Правда.Ру". *