Карточный домик Виктора Шахматова: как жили и умирали диссиденты

Витя Шахматов пришел в четвертый «А» класс киевской школы № 25 им. В.Г. Белинского в 1945 победоносном году, в ноябре. Шахматовы - сибиряки, семья прибыла из Красноярска. Немногословный, чуть заикающийся новичок влился в класс органично, не боролся за права, но уверенно втерся в славные ряды, проник «на Камчатку», притом сделал завоевание свое столь легитимным, что за все годы и покрепче его «камчатники» ни разу не поколебали его границ. К ученью, как и все мы, относился негативно. К тому же Витя оказался излишне, пожалуй, чувствителен к грубому вколачиванию, свойственному европейской педагогике.

Фото: Карточный домик Виктора Шахматова: как жили и умирали диссиденты

В девятом классе произошло событие экстраординарное. В пику классному руководителю, препротивному украинцу-шовинисту, класс сорвался с уроков и ушел на предвыборный митинг, посвященный выдвижению в Верховный Совет СССР от Сталинского избирательного округа города Киева кандидатуры товарища И.В.Сталина . В классе был один человек, достигший избирательного возраста, Альфред Рубанов, неисправимый двоечник, впоследствии виднейший диссидент, а тогда милый альбинос с густыми белыми ресницами, наивнейшими светло-голубыми глазами и пуговичным носиком. Рубанов отпросился и ушел на митинг законопослушно. Класс ушел самовольно.

Ввиду этого инцидента педсовет постановил снять старосту с его выборной должности (староста не ушел с классом, но о планировавшейся акции не донес) и избрать ученика, который на митинг не ходил. Избрали Шахматова: на митинг он не ходил. Примерного юноши в тот день вообще не было в школе. Он тогда частенько «пасовал»: в Киеве шла съемка какого-то знаменитого впоследствии фильма Юлия Райзмана, и Витю за красоту – он ведь в те годы уже был «красотун»: правильные черты, небесно-голубые глаза – взяли на участие в массовках. Витя ходил на съемки с фотоаппаратом, что принесло ему и славу и деньги: участники массовок желали запечатлеться рядом со знаменитыми актерами, но камера была роскошью, и Витин ФЭД пришелся ему очень кстати. На другой день Витя мчался на съемки и раздавал карточки, снятые накануне и отпечатанные ночью в ванной.

Карманы его раздувались от денег. Если бы он так и остался бизнесменом, мой первый учитель фотографии!.. Итак, Шахматов избран был старостой 9 «А», что вызвало шквал учительского возмущения: «Двоечника в старосты?!» Но взвился и класс: «Педсовет снял выбранного старосту! И не утверждает новый выбор класса! Значит, старосту не класс выбирает, а педсовет??»

Понятное дело, после пребывания на этом чересчур заметном посту Виктору ничего иного не оставалось, как перед десятым классом уйти из школы. Нужен был приличный аттестат для поступления в Политехнический, на горный факультет. Такого аттестата в 25-й средней школе имени Белинского с ее высокими стандартами ему, с его репутацией закоренелого «камчатника», было не получить. А потом случилось вот что: Толя Парташников (сын профессора, известного медика, автора учебников), учившийся в параллельном с нами «Б» классе, вовлек Марика Гарцмана. А Марк, в свою очередь,  - друга Витю за умение фотографировать и печатать так, что текст можно прочесть, и стали они впятером – двух фамилии я не помню – антисоветской группой, писавшей и распространявшей листовки, призывавшие к многопартийной системе…

Их брали, рассказывал мне Виктор, едва ли не в те самые часы, когда Хрущев читал с высокой трибуны свой разоблачительный (в собственных интересах, как это у них принято) доклад о культе личности и его последствиях. Когда выяснилось, что Виктор сын зам редактора газеты «Кыивськи висти», что он единственный русский в группе из пяти человек, следователи КГБ решили обернуть дело простейшим путем: «Напиши, что тебя евреи втянули, и катись домой» . Витя не написал – и покатился в лагерь.

Шахматов-старший официально отрекся от сына, чтобы кормить семью и сохранять способность помочь сыну в дальнейшем. Виктор был отправлен в лагерь, в Мордовию, и отсидел год: отец оставался в коридорах власти и сумел все же что-то сделать. Но начинать теперь пришлось не просто с начала, а с подвала, с уровня, о котором прежде и не мыслилось – с сотого километра, с поражения в правах, с отсутствия жилья и работы: никто не желал принять политически неблагонадежного изгоя.

На дворе был 57-й, оттепель, и мы, благополучные соученики, закончив свои вузы, лучше ли, хуже ли начинали свою карьеру… А Виктор свою – скорняком, на самой грязной, вонючей работе. Но – под отеческим присмотром. Это, правда, не его отец был, который со времени отречения никогда уже не общался с сыном, что, возможно, сократило ему жизнь. Но Шахматов-старший и сам в свое время побывал в ежовых рукавицах, и память об этом крепко держалась в нем. Кровью смывал он свою вину и, жестоко изувеченный, тем лишь и жив остался.

Виктор Шахматов в это время обдирал вонючие кроличьи шкурки и тайком пробирался в Киев на свидания со своей будущей женой, беззаветно преданной ему Машей Фарбер… Ко времени встречи по поводу 25-летия нашего выпуска Виктор стал главным инженером пушной фабрики Киевского местпрома. Он и его жена Маша, верно любившая этого бывшего красотуна с юности, вели жизнь, каждый день которой был подвигом. У Маши отмирали ткани легких в результате лучевого ожога от чернобыльского дождя. В день Чернобыля , 26 апреля 1986 года, Шахматовы, ничего не подозревая, нежились под первым теплым весенним дождем.

Они так были хороши в Киеве, эти теплые дожди, кто мог знать?! Диагноз Виктора на 1999-й – расширение сердца. Здесь ему вживили электростимулятор сердечных сокращений. Маша стояла в очереди на пересадку легких, Виктор – на пересадку сердца. Детей у них не было, родных тоже, и были они оба как карточный домик – две карты, склоненные друг к другу.

Правозащитник, доктор технических наук Александр Болонкин, председатель Международной ассоциации политзаключенных, посетив Виктора в Калифорнии, предложил ему принять на себя обязанности председателя Калифорнийского отделения организации, и Виктор до конца выполнял эти обязанности, скудевшие по причине естественной убыли бывших политзаключенных… «Пожар идет по плану»…

То же он сказал, сообщая мне свой последний диагноз, к сердцу никакого отношения не имевший, но почти, несомненно, имеющий отношение к Чернобылю. Да и сказал-то мне, ближайшему здесь к нему человеку, лишь предупреждая мой приезд на день рождения, и не просто на день рождения, а на юбилей, но как раз на тот день и назначена была первая операция…

В дальнейшем – страх Маши пережить его, чего, к счастью для нее, не случилось. Она ушла в июле. Карточный домик. Одинокая карта стояла полгода с несравненным мужеством. С ним были друзья, наши люди, эмигранты. О нашей эмиграции почему-то принято говорить только плохое. Нам противопоставляют корейцев и китайцев, мексиканцев, кого угодно. Это и несправедливо и неверно. Виктор ушел, не оставив потомства. Остается лишь сожалеть об этом.

Петр Межирицкий, Сан-Диего