"Только империям доступен большой стиль"

В гостях у Pravda.Ru Эдуард Бормашенко, физик по образованию, литератор по призванию, философ по роду занятий. Научные изыскания он сочетает c литературной деятельностью. Уже много лет Эдуард живет и работает в Израиле. В интервью Pravda.Ru Эдуард Бормашенко рассказывает о ценности русской культуры, творческих поисках и эмигрантской доле.

Израильский город Ариэль — необычный город. Еще в 1977 году никакого города на этом месте не было. Был только холм, который арабы называли Джабель Мават ("Холм смерти"). Но если бы когда-нибудь иорданская армия решила захватить Тель-Авив, мимо этого холма она бы не прошла. Именно поэтому еврейские поселенцы поставили здесь палатки весной 1978 года.

Уже в августе в поселке жили 40 семей. Воду подвозили в цистернах, энергию давал дизельный генератор.

Постепенно палатки сменились сборными блочными домиками. Провели шоссе и линию электропередачи. Построили школу и больничку. По данным 2010 года численность населения Ариэля составляет 17700 человек, в том числе около семи тысяч репатриантов из стран СНГ. В городе действует четырнадцать синагог различных направлений ортодоксального иудаизма.

Ариэльский университет — необычный университет. Он вырос из местного колледжа. Это учебное заведение, возникшее через пять лет после основания города, в 2007 году получило звание "Ариэльский университетский центр Самарии", а в 2012 году правительство Израиля признало его полноценным университетом.

Не все проходило гладко при его становлении: в 2011 году группа израильских профессоров подписала петицию, призывающую к академическому бойкоту Ариэльского университета, так как он находится на "оккупированных территориях". Тогда один из депутатов Кнессета ответил инициаторам бойкота, что в университете Ариэля обучаются вместе еврейские и арабские студенты, и он может служить моделью "моста мира", чего нельзя сказать о бойкотах.

Ректор Ариэльского университета Михаил Зиниград сообщил, что после объявления бойкота ученые из разных стран поддержали университет и выразили намерение читать курсы лекций там, где некоторые израильские ученые не готовы преподавать по политическим причинам…

Заведующий физической лабораторией Ариэльского университета Эдуард Бормашенко — необычный человек. Физик по образованию, литератор по призванию, философ по роду занятий. Кандидат технических наук, специалист по полимерным материалам, автор восьми патентов, член редколлегии журнала "22". Научные познания он сочетает со строгим соблюдением еврейских религиозных законов; а работа над учебником физики на иврите не помешала в прошлом году выпустить на русском книгу "Сухой остаток", сборник автобиографических историй, очерков, эссе и статей (некоторые тексты можно посмотреть на сайте).

Эдуард на пятнадцать лет старше Ариэля, но в Израиле поселился только через двадцать лет после того, как первопроходцы установили палатки на холме Джабель Мават. Разговор с ним оказался напряженным и поучительным: журналистке, придерживающейся скорее левых взглядов, и ученому, рекомендующемуся правым, было нелегко найти взаимопонимание. Впрочем, как говорит о себе, смягчая ситуацию, сам Эдуард: "Человек я, par excellence, несерьезный".

— В вашей судьбе и душе физика литература и философия занимают примерно равные позиции. Как вам удается сочетать столь разные виды деятельности? Как удается увеличить сутки? И существует ли для вас некий главный этический постулат во всех этих видах деятельности?

— Гм, гм… "Как удается увеличить сутки?" Я практически не пользуюсь мобильным телефоном, у меня нет телевизора. Надо же куда-то время девать. И потом, как всегда: что-то в выигрыше, что-то в ущербе. Если больше литературы, так меньше физики; иначе не бывает. А общий этический постулат: врать надо поменьше, в особенности себе.

Следует добавить, что я ортодоксальный еврей, так что большую часть свободного от службы в университете времени занимают молитва, изучение Торы и Талмуда. Иначе говоря: богопознание и самопознание. Для меня ведь физика, литература и философия тоже ценны не сами по себе, а как составляющие богопознания и самопознания.

— И каким же выглядел разбег, старт сегодняшнего ученого и литератора Эдуарда Бормашенко?

— Разбег выглядел довольно тоскливо. Я учился в Харьковском университете, был вполне добропорядочным, усердным советским гражданином. Но на каком-то этапе повздорил с вербовщиком из КГБ, послав его на языке, детально изученном скандалистом Плуцером-Сарно. (Справка для тех, кому лень лезть в "Википедию": Алексей Плуцер-Сарно — исследователь и собиратель русской обсценной лексики, составитель "Словаря русского мата", ровесник Эдуарда Бормашенко — Прим.). Меня не посадили, не треснули в подворотне кирпичом по голове, за что я советской власти признателен. Но работать не дали.

В Харькове в те времена было полста физических институтов, но меня никуда не брали даже лаборантом. А я к тому времени даже статью в уважаемом журнале успел тиснуть, но не брали. Шесть лет я провел в забавной "шарашкиной конторе", объездив Советский Союз от Мурманска до Владивостока; это описано в "Сухом Остатке". Там я и познал новые, доселе мне незнакомые стороны жизни. Реальность развитого социализма была совершенно кафкианской.

В годы перестройки я открыл частную инженерную фирму. Процветал, разорялся — всякое бывало. Начал печататься в журнале "Знание-сила". И преподавал философию старшеклассникам в харьковской школе "Очаг". (Справка: частная гимназия "Очаг" открылась в 1992 году. Это одно из первых инновационных частных учебных учреждений не только в Харькове, но и в сформировавшейся за год до того независимой Украине.

Создатели гимназии — детский поэт и психолог Вадим Левин и Евгений Медреш, директор гимназии со дня ее основания — Прим.). Как-то я оказался поперечен не только советской, но и демократической действительности — и меня, разумеется, из гимназии турнули. Когда я приехал в Израиль, ни о какой науке и не помышлял. Думал, что буду работать, в лучшем случае, инженером на заводе. Но тут приключился ариэльский колледж. Серьезные, пузатые физики не хотели работать "на территориях". Тут и я сгодился. Пришлось засесть за десятитомник Ландау и Лифшица.

— Израилю выпало тревожное время. Общество резко поляризуется по политическим взглядам, напряжение растет. Пугает ли вас нынешняя нестабильность?

— Время тревожное, но не думаю, что нам живется хуже, чем нашим предкам. Им приходилось туго; так с чего бы это нам вдруг стало тепло и уютно? Проблемы, стоящие перед человеком, на самом деле изменились не очень сильно.

— Прочитав ваши тексты, я поняла, что у вас есть собственный взгляд на русскую литературу и культуру. Как бы вы сформулировали основы своего отношения к великой русской литературе и непостижимой русской культуре?

— Если русская культура непостижима, так что же о ней разговаривать? Давайте ограничимся русской литературой. Может быть, легче думать станет, — а то ведь "культура" и в самом деле нечто неохватное. Взгляд на русскую культуру у меня не столь особый, сколь эмигрантский. С одной стороны, тексты Пушкина, Толстого, Чехова, Алданова, Стругацких прочно оккупировали и мое сознание, и подсознание. Более того: эти тексты оформили язык, на котором я мыслю.

Но, с другой стороны, я уже восемнадцать лет живу в Израиле, и мой взгляд на русскую литературу довольно отчужденный. Впрочем, еврей — это и есть чужой. Тексты русской литературы — это кирпичики громадного мифа "Россия". Толстой хотел написать роман о войне двенадцатого года, а написал гениальный миф. Выразитель народного духа, добрый дедушка Кутузов, не имеет ничего общего с реальным, историческим Кутузовым, таскавшим Потемкину кофе в постельку. Я неравнодушен к текстам Алданова; так вот: Алданов млел перед имперским величием России. Нынешнему руководству России следовало бы сделать его тексты обязательным чтением.

Но вопрос в том, живы ли изумительные тексты русской литературы? Мои аспиранты, приезжающие из бывшего СССР, с ними не знакомы, и на цитаты из Трифонова и Булгакова не реагируют. Сейчас вообще в мире все меньше читают. И если Россия не выработает механизмы самоподдержания текстовой культуры, эта культура вымрет, как лошадь Пржевальского. Если же говорить о "культуре вообще", то всякая культура укоренена в мифе, и жива до тех пор, пока жив миф.

Миф "Россия" по преимуществу имперский. В империях неудобно жить, но лишь империям дается Большой стиль. Демократии не построят Петергоф, в парламентских республиках невозможны Большой балет, советские шахматы и школа физиков Ландау. Большой стиль возникает, когда можно не думать о завтрашнем дне, когда строишь, пишешь, лепишь на века. В этом обаяние русской культуры. Но имперское презрение к человеческой жизни, великодержавное "бабы новых нарожают", растоптанность и униженность человека мне отвратительны. В Израиле я успел от этого отвыкнуть.

— Недавно в интервью израильской журналистке один общественный лидер правого толка сказал, что если бы он знал, где находится могила Гитлера, он бы положил к ней цветы, потому что Гитлер убивал ашкеназских евреев. Как вы относитесь к такого рода суждениям? Видите ли вы возможность примирения сефардов и ашкеназов, правых и левых?

— Зачем же комментировать этого "общественного лидера правого толка"? Тоже мне, Аристотель… Сефардам и ашкеназам, правым и левым придется в Израиле выживать. Научимся — выживем, не научимся — дела наши плохи. Шестеренки общественного взаимопонимания притираются медленно. Их вращает очень трудно меняющаяся мифология, залегающая в непроницаемых слоях сознания, а учиться приходится быстро. Впрочем, я живу в Ариэле — "столице" территорий, освобожденных Израилем в ходе Шестидневной войны. Здесь сложился микрокосм религиозных и нерелигиозных поселенцев, где напряжение между сефардами и ашкеназами вовсе незаметно. Так что ускоренное обучение вполне возможно.

— Какое произведение израильской культуры кажется вам наиболее значительным, масштабным, оригинальным и ярким?

— Самым значительным, необыкновенным произведением израильской культуры я полагаю возрождение языка иврит.

— Что вы думаете об израильской журналистике? В чем ее сила, и в чем — слабость?

— Не думаю, что израильская журналистика хуже, чем какая-либо другая. Когда я езжу на конференции, то иногда включаю в гостинице телевизор. И мне показалось, что российская, американская и всякая прочая журналистика примерно в одну цену. Но я, разумеется, не эксперт.

— Сегодняшние принципы руководства израильским образованием и культурой вызывают серьезные опасения. У меня, например, складывается ощущение, что некие тайные силы специально стараются подорвать интеллектуальный потенциал нации. Какими вам видятся подобные тенденции в современной израильской жизни?

— Над миром нависла туча исламизма почернее фашистской. В конспирологические теории о подрыве "интеллектуального потенциала нации" я совершенно не верю. В Советском Союзе была прекрасная школа — и неэффективная, отсталая промышленность. А в Израиле — безобразная школа и отличная индустрия. Этот парадокс заслуживает внимания. В израильской школе ребенку внушают: ты талантлив, ты способен решить любую задачу, у тебя все получится. Это дорогого стоит! Ведь в самом деле: потом все образуется.

А когда в моей советской чудо-школе перед учениками представали химичка или географичка, девчонки писались от ужаса. Страх перед школой застревал в мозгах на всю жизнь. Что же касается достижений культуры, то они очень слабо коррелированы с уровнем средней школы. Как говорил Марк Алданов: "для появления Декартов народные школы не нужны".

Ну, а если всерьез говорить об "интеллектуальном потенциале нации", то советую заглянуть в старую добрую литовскую йешиву (высшее религиозное учебное заведение — Прим.), и поглядеть, как дети изучают Талмуд. И вы радостно убедитесь, что с "интеллектуальным потенциалом нации" все в порядке.

— Расскажите, пожалуйста, о своей научной деятельности. Какими научными достижениями в Израиле вы гордитесь?

— Начну не с научной деятельности, а с нашего университета. Мне как-то всегда везло жить в "поперечной действительности". Ариэльский университет расположился на освобожденных Израилем территориях. Статус этих территорий не ясен никому, в том числе и тем, кто на них живет. Но международное сообщество (за исключением России и Китая) на всякий случай нас бойкотирует. Население Израиля тоже весьма неоднородно в своем отношении к "территориям", а потому часть израильских коллег (незначительная, но горластая) тоже нас бойкотирует. Так вот: более всего я горжусь выживанием своей лаборатории в течение восемнадцати лет в условиях травли и бойкота.

Наша лаборатория — лаборатория физики поверхностных явлений. Физика поверхностных явлений — отнюдь не поверхностная физика. Как в физике, так и в обществе, наиболее интересные явления происходят на границах раздела, по краям, ad marginem. По-человечески мне тоже интересны преимущественно маргиналы. Больше всего я горжусь тем, что нам удалось объяснить, почему птицы не намокают под дождем.

Биологи долго обманывали человечество, рассказывая сказки о жире, которым птички себя смазывают. Это верно, но только для водоплавающих. А для голубей, скажем, задействована куда более тонкая физика. Нам удалось в этом разобраться.

— Разделяют ли ученики ваши взгляды? Остаются ли отношения с ними чисто деловыми, или переходят в сотворчество и дружбу?

— Ученикам приходится разделять мои научные взгляды, куда они денутся… Но дружбы нет, очень велик культурный зазор. Это проклятье эмиграции.

— Какой политический лидер нашей страны наиболее вам близок и вызывает серьезное доверие и уважение?

— Биньямин Нетаньяху, вроде бы, крупный человек. Вокруг него мельтешат люди помельче. Но и то ведь сказать: кресло премьер-министра красит человека, очень красит.

- Почему вы не идете в политику? Хотели бы вы иметь возможность произнести речь перед израильским Кнессетом? О чем бы была эта речь?

— Мне Кнессету сказать нечего. Физическая наука, философия, вера свершаются в тишине. Я человек не общественный.

— Расскажите о своей семье, о своих привязанностях, о людях, с которыми вам хорошо и тепло.

— Я лучше расскажу о людях, повлиявших на мое мышление, на то, как я вижу мир. Список недлинный. Это мой духовный учитель в иудаизме Быстрик и очень крупный мыслитель и физик, один из лидеров диссидентского движения в семидесятые Александр Воронель. С ними меня связывает долгая дружба.

Один из самых светлых людей, с которыми мне посчастливилось встретиться, — писатель Михаил Юдсон. Мой добрый друг, отдавший жизнь учительству, — харьковчанин Александр Казачков. Ну, а без моей жены Леечки я попросту — ничто.

Также по теме:

Михаил Юдсон: Гетто — это маленькая жизнь

А. Карабчиевский: Видите ли, у меня есть жена…

"Белые ночи" на израильский манер

Автор Инна Шейхатович
Инна Шейхатович — культуролог, музыковед, литературный и театральный критик *