Влад Маленко: поэзия - дело мужское

В видеостудии "Правды.Ру" актер, режиссер, писатель и просто талантливый человек Влад Маленко. Главный редактор Инна Семеновна Новикова "раздобыла" у Влада не только его философские рассуждения о сущности творчества, но и его воспоминания о студенческой поре. Кроме того, Влад поделился своими воззрениями на то, почему поэзия — все-таки дело мужское.

— Владислав, как я понимаю, вы пишете стихотворения с раннего возраста?

— Да.

— Никто вас этому не учил? Они сами стали писаться и все?

— Да. Никто специально не учил.

— А басни когда вы начали писать?

— Басни я пишу уже лет восемь.

— То есть стали этим заниматься тогда, когда вошли во взрослую фазу, начали понимать в жизни, а, поняв, обличать ее?

— Басни — это спасение. А поэзия — страшное мужское дело.

Читайте также: Поэт Дмитрий Дарин: "Поэзия в посредниках не нуждается"

— Почему это мужское?

— Потому что если заниматься всерьез поэзией — ты долго не протянешь. Басни — это просто, чтоб пожить.

— Но вы же все время пишите что-то негативное, о том, что в нашей жизни что-то не так. Вы же не пишите про то, ах какие прекрасные лебеди. Почему же тогда басни продлевают жизнь?

— Но поэзия — это ведь не прекрасные лебеди, это зеркало перед природой и людьми, как говорил Вильям Шекспир. Я дозирую свою гражданскую лирику, потому что просто может сердце остановиться. Это механика души, очень страшная работа. Или тебя на дуэли убьют, или ты сопьешься. А басня — это палочка-выручалочка. Ты как будто создаешь свой маленький театр, где распределяешь роли между животными.

У меня почти 200 басен сейчас.

Читайте также: Кошелёк или… творчество?

— Это же все сплошной негатив, сплошная сатира и наблюдения над не самыми лучшими явлениями нашей жизни.

— Помоечный бизнес выгоден. Или вот так допустим: я надел грязный костюм, костюм автомеханика, автослесаря и пошел чинить автомобиль. Починил. Мне за это заплатили, и на эти деньги я пошел с девушкой в ресторан. Вот и басня — это тот самый автомеханик — выдохнешь все грязное и будет тебе потом хорошо.

— Хорошо, давайте переключимся с басен на кинематограф. Вот сейчас по телевидению показывают сериал "След". Вы там играете майора Аристова. Вот ваш герой положительный, благородный?

— Нет. Но вы же понимаете, что так не бывает. У каждой монеты две стороны. Это как арабо-израильский конфликт какой-нибудь. И те, и те правы, смотря чьей точки зрения придерживаться. Один мой друг посмотрел сериал и сказал: "Слушай, хорошо играешь, но не бывает такого, цинизма побольше дай".

— Но разве можно сыграть цинизм, будучи не циничным? Вы и сыграли такого, какой вы сам, наверное.

— А надо сыграть. Лоуренс Оливье однажды спросил у Дастина Хофмана: "А вы не пробовали играть?" Высоцкий же сыграл, например, Жеглова и ему поверили.

Читайте также: Актеры не нужны! Гамлета сыграет робот

— А разве Высоцкий был не такой, как Жеглов?

— К счастью, несколько моих друзей были друзьями Владимира Семеновича. Например, великий человек Иван Бортник. Он, правда, великий, хотя это слово сейчас замылили, но великие люди, несмотря на обесценивание прилагательного "великий", остались. И он рассказывает, что Высоцкий разный был: мог быть жестким, мог накричать, но потом извинялся. Время отразил и сталинскую эпоху в своей роли. Шарапов прав по закону, что нельзя подкидывать кошелек. Но бывают случаи, когда иначе нельзя.

— Ваш герой Аристов подкидывает кошельки?

— У нас немного сериал-сказка. В начале серии совершается преступление, а в конце-оно раскрывается. И зритель остается доволен. Мне нравится сериал, он не пошлый, там работают талантливые люди.

— Нужно ли всю жизнь ждать своей роли или все роли хороши?

— Людмила Марковна сказала: "Актерская профессия — это удача и случай". Терпение — это важное качество человека, а для актера особенно. Я иногда добавляю букву "ш" в начало. Получается "Шахтер". На самом деле за красивой декорацией множество переломанных или утопленных в алкоголе судеб, ванн, наполненных кровью.

— Но все равно туда ведь идут.

— Идут. Потому чтовседумают: "Раз — и ты уже известен, и никакого особого труда за этим не стоит". А все не так!

Знаете, как нужно проверять настоящего актера: выйти на улицу, сесть на коврик. Вот если появятся через пятнадцать минут первые 5 рублей, вы сможете сказать: "Да, Влад Маленко — актер". А то бывает висит реклама какого-нибудь артиста год, а человек купил билет, приходит, а там сдувшийся шарик вместо артиста. Вот так надо: повесил "Юрий Шевчук. Олимпийский" — и 15 тысяч человек сидит на концерте. Вот таким должен быть артист в широком смысле слова.

— Ну это же признание, долгий путь к зрителю. Но есть же масса людей, которых просто не знают, хотя они тоже талантливы.

— Да, блестящие актеры работают в отдалении от Москвы, в провинции. Я сейчас употребляю слово "провинция" в хорошем смысле.

 

У каждого поэта есть провинция,

Она ему ошибки и грехи,

все мелкие обиды и провинности

прощает за правдивые стихи.

 

И у меня есть тоже неизменная,

на карту не внесенная, одна,

суровая моя и откровенная,

далекая провинция — война…

 

Это стихи Семена Гудзенко. Очень много есть прекрасных людей, которые счастливы от встречи со зрителем в своих театрах маленьких.

Читайте также: Почему наши актеры пролетают "мимо кассы"?

— Вот вы больше кто: актер театра, кино или телевидения?

— Я играющий писатель.

— А в театре на Таганке вы кого играете?

— В театре на Таганке я работаю 16 лет. Я сыграл там много ролей и пришел я туда не с улицы, а с Академического театра имени Моссовета, где сыграл Николку Турбина в "Белой гвардии", сыграл Эрика Берна. Пришел на Таганку, сыграл Коровьева, сыграл Ричарда III, Водоноса (Добрый человек из Сезуана), Марата (Марат и маркиз де Сад), Смердякова (Братья Карамазовы). С "Карамазовыми" мы много где бываем, в Японии, например.

Один раз курьезный случай был. Дело было на гастролях в Колумбии. Выхожу из театра. Ко мне подходит человек и говорит: Я — Смердяков Колумбия, ты — Смердяков Россия. Он там играет ту же роль в колумбийском театре.

— На каком языке вы играете? Или у них там переводы идут?

— Конечно, везде идут синхронные переводы. Или на компьютере тексты. …

— Расскажите, пожалуйста, про свою альма-матер. Конечно, талантливыми рождаются, но ведь без учителей, которые передают нам мастерство, свои знания и умения, один талант мало что значит. Ведь это алмаз, требующий огранки.

— Моя альма-матер — это высшее театральное училище имени Михаила Семеновича Щепкина при Государственном малом театре Российской Федерации. Курс, Царствие ему небесное, Николая Николаевича Афонина, моего учителя. Замечательные у меня были педагоги: Людмила Новикова, Мария Велихова.

Эти же самые педагоги учили Олега Даля, Инну Чурикову, Олега Меньшикова. Представляете?

Французский у нас преподавала маман Зина — Зинаида Михайловна Дирина. Щепкинцы вставали перед ней просто на колени. Приходили актеры — Юрий Соломин, Виктор Павлов и раз — в лужу. Она была просто легендой. Внучка академика Вернадского, которой де Голль целовал руку.

И можно было не выучить французский, но придумать, что ты влюблен в свою однокурсницу. И она понимала, что да, человек влюблен — значит была у него уважительная причина не подготовиться к французскому. Она умела входить в положение и ставила пятерку. Из-за того, что человек делом занимается — любит девушку.

Весь мир у нее делился на две половины — стьюпиды и солеи (солнышко). Стьюпиды -это те, кто французский плохо подготавливал. Они могли быть очень талантливыми актерами, но французский не учили. Но они тоже получали у нее пятерки. Я, подлюга, выучил две французские песни, подобрал музыку и пел их под гитару. Приходили какие-нибудь гости, и Маман Зина говорила мне: "Монсолейчик, спой". И я пел. И всем казалось, что я знаю французский. Хотя, кроме этих песен, я ничего не знал. А в последний год я уже перестал быть монсолейчиком, а стал Маленко, с ударением на последнем слоге, на французский манер.

А шпагу нам преподавал Аркадий Борисович Немировский чемпион Москвы по фехтованию 36 года. Он учил Андрея Миронова, Высоцкого. И всех, всех, всех в Москве он учил сценическому бою. Самое главное его ругательство было — шляпа. Он всегда говорил: "Историю нужно учить не оттуда сюда, а отсюдатуда".

— А почему же он все это рассказывал, если он фехтование преподавал?

— Он был философ. Он говорил о внимании на конце шпаги. Это все важнейшие кирпичики ремесла. Оно же входило в классическое образование вместе с танцем, музыкой.

— То есть у вас был институт благородных девиц?

— Благородных парней. Не так давно я, сидя в кабинете у Юрия Петровича Любимова, вспомнил Немировского, сказав: "Вот Аркадий Борисович Немировский. Мой учитель". На что Юрий Петрович мгновенно отреагировал: "Это мой учитель". Когда Немировский учил меня, ему было 95. Но он был мальчиком по сравнению с другим моим учителем Николаем Александровичем Анненковым. Он играл на одной сцене с Михаилом Чеховым. Анненков играл почтмейстера, а Чехов — Хлестакова. И вот этот человек мне говорил о ремесле, о том, что главное в профессии — о действии, о подаче голоса. Я понимал, что это живая история — фактически из первых рук от Станиславского. Я не говорю о самом Любимове, который тоже видел Станиславского в роли Фамусова.

Кстати, у Немировского была своя теория рукопожатий: "Пушкин стрелялся с Дантесом, Дантес общался с Немировичем-Данченко, я общался с Немировичем Данченко, а теперь жму руку тебе".

— Ну да, есть же такая теория: шесть рукопожатий до президента.

— Я думаю, что мы с вами обойдемся двумя, а то и одним.

Николай Александрович Анненков говорил: "Искусство там, где мама". Как это? — задавали ему вопрос. "Когда вас отрезают от пуповины, вы этим местом начинаете чувствовать мир. Когда вам плохо, вы его прячете. Когда хорошо, вы открываете. Здесь или чуть повыше — душа. Эти местом идут слезы или смеются". Тогда он набрал первый курс. Что такое выбор Анненкова, я назову, чтоб вы понимали: Олег Даль, Виталий Соломин, Михаил Кононов, Виктор Павлов, Ярослав Барышев, Всеволод Соболев. Он чуть-чуть ошибался дверью и заходил к нам, на наш курс. Чему мы, конечно, были безумно рады. А — ангел, Ч-черт. "Слова должны вылетать на сцену в соусе предлагаемых обстоятельств". Николай Александрович, расскажите нам про вашу первую роль. Я играл в 18 лет старика. Я выходил на сцену и говорил: "Не хотите ли рюмку водки и пирожок?". Это была болдинская осень моей учебы.

— Это когда было?

— В 1991 году мы поступили, а в 1995-ом закончили. Пока мы учились, на Мосфильме торговали мебелью. В театрах, как в 42-ом году, сидело ползала. В принципе мы были лишние, никому не нужные. Но Щепка нас спасла просто от улицы, от того, чтоб нас просто не убило возле Белого Дома в 1993-ем, чтоб мы не попали в какие-нибудь шайки-лейки или что-то еще. А мы читали, мы жили в библиотеке. Четыре года мы занимались этим делом, потом вышли и начали как-то устраивать свою жизнь. Кто как, судьбы у всех разные.

— Но у вас-то еще все впереди. Вы такой молодой. И к тому же вы говорите, что вы больше играющий писатель.

— Я играющий писатель с поздним стартом. Да, литература для меня основное.

— А у вас есть какое-то главное ваше стихотворение или басня, любого жанра неважно? Что-то программное.

— Я очень люблю сатиру, юмор и работать с ними. Слов этих, правда, не люблю. Но есть вещи очень серьезные для меня. Без которых я был бы ни я. Я хочу вам прочитать стихотворение "Севастополь". Для меня это программная вещь.

 

Москва. Ты больше не город-герой.

Этот финансовый геморрой

Не совместим с отметками о контузии.

Присоединяйся к Армении или к Грузии.

 

Я не буду прочь твоего свидания

С системой Тополь.

Как твой сын, я имею на это право.

Севастополь, здравствуй.

 

Последний город последней славы.

Севастополь, над тобой русского неба пашня.

И мертвые снова идут в рукопашный.

 

Спускаюсь по твоим вечным лестницам,

Срываю ложное небо с хохляцким месяцем.

Севастополь, кастрация делает Стамбулом

Константинополь. А ты еще творишь оборону.

 

Мы подвезем патроны по Черноморскому Иордану,

Чтобы фашиствующему майдану мало не показалось.

Севастополь, мы совки с стобой, как оказалось.

 

Мы на Вечном огне еще не готовим для Макдональдса фри.

Ты слышишь за морем уан — ту -фри.

Это актерыиз НАТО,репетируют свою смерть на своем штыке.

Севастополь, матрос с гранатой русского бунта вжелезнойруке.

 

В зубах твоих серых, панельных, спальных,

Черная лента с портретов близких и дальних,

Покойных героев, таких же, как ты, униженных городов,

Для которых ты, Севастополь, как огонь среди льдов.

 

Севастополь — морской некрополь, в каменных схимах .

Ушаков и Нахимов — дельфины-смертники, несущие фрицам мины.

Стены облицованы подвигом кузнецов и твои вечные лестницы.

Вечные метрики, вечные пилигримы.

 

Севастополь, я увидел здесь женщину-почтальона

С письмом от бойцов из погибшего батальона на Сапун-горе.

А еще я увидел женщин в скале на рее с пионерским костром

И набором ножей, русских бомжей, устраивающих себе бистро.

 

Июнь в январе. Севастополь, проданный внуками победивших,

Готовых продать любое душу разбередившим старомодным детством,

В котором голубое было с мужеством по соседству.

 

Севастополь, я иду по Большой Морской,

Заедая херес гамлетовской тоской.

А на встречу мне девочки с атомными турбинами,

Еще не успевшие стать секс-рабынями,

В Будапеште, на Мальте.

 

Даже рядом в Ялте уже другая публика.

А ты Севастополь еще республика.

Со своим на крови законом,

Где портреты павших равно близки иконам.

 

Севастополь, ветеран-подводник, Божий угодник,

С глазами юноши идет, хромая.

Севастополь, здесь каждая ночь 22 июня,

А каждый день 9 мая.

 

Севастополь, экскурсовод-ровесник,

Знающий наизусть имена героев и военные песни,

Глядящий вперед даже меня бодрее,

Свесивший из окна флаг святого Андрея.

 

Севастополь, Георгиевский монастырь, здесь Пушкин завидел

Через Черное море разводные мосты.

Здесь настолько крепко русские гнезда свиты,

Что не видно в кепке ни одного джигита.

Севастополь, твой свежий ветер совсем не политкорректен.

Ты сам выживаешь, как беспризорные русские дети —

Мальчик Сева и девочек сто Поль.

Севастополь -морской апостол, не признающий третьего тоста.

 

Не делящий мир на живых и мертвых,

Сторонник свадебных лент пулеметных.

Севастополь парашютные. стропы ангела

В бескозырках святые с мечами наголо.

 

Есть Крым, Украина, Россия, Европа,

А есть Севастополь. Берег неба в краповой яшме,

Прошлый век на свинцовом ветру распятый.

Севастополь, скоро снова будет 41-й и 45-й.

Я учусь у моря готовиться к рукопашной.

 

— Перед нашей записью вы кого-то процитировали, сказав, что актер должен быть пустым. Значит вы, действительно, не актер, вы писатель. Потому что пустым вас назвать трудно. Спасибо вам за проникновенные и мудрые стихи. И, заканчивая наш разговор, я хочу спросить, что бы вы пожелали нашим… и вашим читателям?

— Я хочу пожелать всех благ нашей стране и ее людям, счастливой и долгой жизни. Хотя в России надо жить не долго, а очень долго. Очень интересная у нас страна. Дай Бог ей всего самого доброго.

Читайте в рубрике "Общество" другие интервью с Владиславом Маленко:

Влад Маленко: где деревья на Тверской?!

Влад Маленко: Смерть — это праздник