Роман Льва Толстого "Война и мир" известен очень многим. И не только в России, но и во всём мире. Есть там эпизод с описанием казни некоего Верещагина, который был убит в Москве самосудом толпой. Впечатление сильное.
И я, пытаясь найти первоисточник этой грустной истории, вышел на русско-итальянского художника Сальваторе Томчи. Это лишь маленький эпизод первой Отечественной войны. Хотя, судя по русской и нынешней истории, до и после Бородино, Россию почему-то всегда ставят перед очередной Отечественной.
Начнём издалека. В свое время до Отечественной войны 1812 года был весьма популярен портрет Гавриила Державина (он же поэт и лицо, весьма приближённое к Александру I) в шапке и шубе. Автором портрета был итальянец Сальваторе Томчи. Приехал он в Россию ещё во времена Екатерины II, жил в Москве. О нём отзывались как об умном человеке, эстете по нравам тогдашнего времени и неплохом поэте. Хотя, зная тогдашние времена, писал стихи скорее не по-русски.
К началу наполеоновского вторжения он уже был отнюдь не молодым человеком, но с уже сложившимся капиталом на ниве живописи. Ещё бы… Писал Павла I в мальтийском одеянии. Говорят, в Гатчине можно увидеть. Партия выгодная, к тому же из дворян, вот княжна Наталия Гагарина, девица не первой свежести, но из хорошей фамилии, через сватов предложила ему руку и сердце. Желание иметь жену из самой древней русской фамилии польстило итальянцу. И он женился, войдя в высшие круги московской аристократии. А "Война и мир" — это мир именно княжны Гагариной.
Забавно, что, женившись, Томчи забросил искусство, ударившись на деньги жены в удовольствие московской знати. Это и клубы, и карты, цыгане и прочие излишества. Главное, что он стал вхож в круг московской аристократии, среди которых тогда главенствующую роль занимал московский губернатор Фёдор Ростопчин.
Но грянул 1812 год, Бородино, и Томчи, как и другая элита тогдашней Москвы, отослал свою жену с пожитками вглубь России. Сам же, по приглашению графа, переселился к Ростопчину. Где 2 сентября и стал свидетелем казни во дворе губернатора купеческого сына Верещагина. Что и привело его к помешательству.
Откровенно говоря, время для Ростопчина было сложное. Не имея никаких указаний от царя, ожидание скорой сдачи Москвы французам, граф был в сложном положении. Последние повозки с добром дворян покидали Москву, но в городе ещё оставались тысячи жителей. Мещан и дворовых людей, которых оставили защищать оставшееся добро господ. Но чем? Вилами?
И москвичи выходят на улицы, требуя от властей внести ясность в их будущее. Паника, когда нет определённости, никогда не ведёт к хорошему. И народу надо было бросить кость. Спасти себя и позволить Толстому через сорок лет запечатлеть Верещагина в романе — тоже немало. Да и урок на будущее.
Полиция в этот день поспешно объявила Ростопчину, уже собиравшемуся покинуть Москву, что народ толпами валит к губернаторскому дому и требует объяснений по поводу его призыва вести народ на борьбу с французом — если сам он удирает. Кстати, арсенал был открыт, и многие москвичи уже были частично вооружены. Позже они станут партизанами в подмосковных лесах. Или посчитаются с оккупантами на московских улицах.
Но где же кость для обезумевшей массы, когда у тебя нет даже военной силы? И Ростопчин нашёл. Это был купеческий сын Верещагин, который был осужден за перевод иностранного памфлета. Выйдя к народу, граф так и заявил — из-за него гибнет Россия и Москва. Казните его самосудом.
Но разбушевавшаяся толпа его не поняла, не видя связь с отъездом Ростопчина и "изменой" Верещагина. Граф в истерике крикнул: "Драгун, руби его палашом!" Вскоре растерзанный труп Верещагина, привязанный к лошади, потащили по московским улицам. А народ издевался над трупом. Вероятно, через пару дней великого исхода москвичей из Москвы его уже забыли. Но Ростопчин был уже далеко от Москвы.
Но не забыл итальянец, который стал свидетелем самосуда разъярённой толпы. Он сошел с ума. Ростопчин поручил Дмитрию Руничу, которого позже его современники назвали "воинствующим мракобесом", хотя он был в юности вольтерианцем и масоном, отвезти художника во Владимир. Но на одной ямской пересадке он исчез.
Его нашли местные крестьяне в лесу через день. Томчи не говорил по-русски (тогда и многие русские аристократы считали плохим тоном изъясняться по-русски), и его, как шпиона, отправили к исправнику во Владимир. Где всё и разъяснилось. Его освободили, как "князя Гагарина".
Но впечатление от казни не оставляло итальянца ещё долгое время. Он воображал, что граф Ростопчин держит его под надзором, чтобы сделать вторым Верещагиным. Однажды он отказался встать с постели, сославшись на нездоровье. После чего попытался перерезать себе горло бритвой. Но неудачно.
Впоследствии Томчи выздоровел. Пришёл в себя. Война и невзгоды не лучшее время для большей части человечества. Художник в благодарность за хлеб и гостеприимство оставил в дар городу Владимиру, написанную им картину с изображением крещения святого Владимира. После 1814 года она была перенесена из собора в местный музей. Где, кстати, хранился и редкий портрет неизвестного художника начала XVIII века первой супруги Петра Великого Евдокии Лопухиной.
Там ли они сейчас — не известно. Если сегодня завещание Петра I, украденное в постсоветской России, не боятся выставлять на испанском аукционе, то, что уж говорить о прошлых шедеврах, которые когда-то принадлежали России...