Великая Победа вырастала из будничных деталей и каждодневного смертельно опасного труда совсем молодых солдат той войны. О том, как это было, вспоминает гость "Клуба главного редактора" Pravda.Ru Инны Новиковой артиллерийский разведчик, а ныне конструктор, изобретатель лауреат Государственной премии Советского Союза Борис Геннадьевич Балашов.
— Вы попали на фронт в 18 лет, по нынешним временам совсем детский возраст, при этом сами рвались. Почему?
— Нас так воспитали. Не только государство, как сейчас говорят, учила семья. Когда меня призвали, мой старший брат уже погиб на Ленинградском фронте. Он танкист был, три раза ранен, возвращался на передовую, там и нашел смерть. И в это время мой отец сказал: "Борь, ты мужчина. Ты должен защищать Родину и отомстить за брата". Это отец мой говорил, который сам участвовал, как он говорил, "в германской войне в 14-м году, кстати говоря, тоже молодым человеком, только окончил институт и попал на фронт.
— Но он-то окончил институт, а вам-то 17 лет, школьник…
— Мне повезло. Я еще не закончил 10 классов, в феврале меня призывали. Повезло в каком плане? Дело в том, что нарком просвещения издал приказ, что ребята, которые будут призываться, не окончив 10 классов, то им необходимо выдать аттестаты за две четверти и выставить оценки. Мы умели стрелять, оказывать первую медицинскую помощь, сдавали на "значок ГТО", и нас готовили к войне как защитников Родины.
— Вы же понимали, что война начнется, об этом по радио говорили, и газеты писали…
— Понимали, да. Что-то подобное и сейчас в воздухе носится. Вот я смотрю, показывают Украину, это примерно тоже самое, похожие были времена, когда гитлеровская Германия стала захватывать всю Европу. Мы обрадовались, что заключили Пакт о ненападении. Как бы о нем не говорили сейчас в негативном плане, но он сыграл большую роль для нашего государства, немножко отодвинул эту войну. И все равно было неожиданно.
Как для меня складывалось? В то время я, как отличник, особенно по биологии имел возможность ездить в исследовательские экспедиции. В 1941 как раз в такой поездке я и находился, не было никакой связи в глухих местах, 50 километров от первого, ближнего населенного пункта Чилик в Казахстане, приблизительно 250 км от Алма-Аты.
О войне мы от кого узнали? Какой-то человек подошел к нам и говорит, что он посуду чинит, паяльщик: "У вас нет там посуды, паять?". "Да вроде нет". Его пригласили к столу, а он говорит: "Вы знаете, война идет?". Начальник экспедиции говорит: "Какая война? С кем?". "С Германией". "Как? У нас пакт заключен о ненападении!". Это было в конце августа, два месяца мы не знали, что идет война. Ну, у меня уже была повестка, предписание явиться в военкомат, вот так я встретил войну.
— До того как попасть на фронт, вы получали какую-нибудь информацию о том, что там происходит, как люди воюют, что говорят?
— Получал. От Арсения, моего брата. Я в марте 43-го ушел на фронт, а он погиб в феврале. Он с фронта писал, что получает паек, 120 г на обед. В окружении они были под Ленинградом. "Мы бодры духом. Мы за советскую Родину отдадим жизнь, но немцам не дадим взять город Ленина". Письма, конечно, проверяли, вычеркивали все лишнее. Например, дислокацию, что я нахожусь там-то. Девушки работали в цензуре, предупреждали, что не надо упоминать. Но мы из этого положения выходили: "Мне прислал Ярын, мой друг, что он под Кенигсбергом где-то", — это не вычеркивалось, а они знали, что это я пишу, и я под Кенигсбергом. Родители всегда хотели знать, где и как их чада воюют.
Был такой случай у меня горький, это уже в Кенигсберге, там немцы нам жару дали, мы убегали по развалинам. Я там споткнулся, упал; а у меня, бабушка зашила в кожанку крестик. Меня крестили, несмотря на то, что родители неверующие были, бабушки крестили. Дала иконку: "Это, — говорит, — твой отец был на фронте, я ему эту иконку тоже давала". Там серебряная иконка, с одной стороны написано "Спаси и сохрани", а с другой — ангел. И вот у меня в кожанке зашиты эти вещи были вместе с пистончиком, где у меня все данные были указаны. И я это потерял, и даже не знал, что потерял. А когда уже Кенигсберг взяли, прошло время и нашли этот пистончик, где были мои координаты, и написали родителям, что без вести пропавший. Они, конечно, в грусть. А у меня был друг и земляк Глеб из соседней бригады, она недалеко от нас на реке Прегель стояла. Узнал, что он там, пошел, встретились. Он об этой встрече своим родителям написал, а они уже моим отцу и маме, с которыми дружили, сообщили. Конечно, они обрадовались, сын живой-здоровый… Надежда появилась, что вернусь домой.
А нас после этого перебросили на уничтожение немецкой 100-тысячной группировки под Тукумс. Я был артиллерийским разведчиком, выдал данные для артподготовки и 8-го числа слышим — стрельба. Ну, думали, немцы прорываются, выскочили — что-то не похоже. А Клава радистка, у нас на батарее, говорит: "Война кончилась!". Скоро погрузили нас в эшелон и через всю страну — в Алма-Ату, где мой дом. Я попросил своего комбрига: "Семен Иванович, разрешите мне на скором поезде опередить этот эшелон, к родителям забежать". А в те времена скорый поезд ходил "минута в минуту", и тут мне повезло, подходит этот скорый. Он говорит: "Давай, только не опаздывай. Потому что потом тебе будет трудно нас найти".
Вот я приехал в Алма-Ату, стучу в дверь. Отец спрашивает: "Кто?". Я говорю: "Борис". "Какой Борис?". Я отвечаю: "Ты чего, отец? Сына не узнаешь что ли?". Ну, тогда до него дошло, открывает и кричит: "Нина! Бориска приехал!". Мама встала, всклокоченная вся, она просто и не поняла, что и к чему, смотрела только и даже не разговаривала. Она словно оцепенела, такие чувства сильные были.
— А как долго вы тогда с родителями были?
— Час. А потом мы с отцом бегом на станцию, и вскоре мой эшелон пришел. Он познакомился с комбригом, который меня похвалил, чтобы было приятно отцу. И уехал я вместе с эшелоном в Чойболсан, в Монголию. Там разгрузились и начали готовиться к японской компании.
— Борис Геннадьевич, как вы воевали артиллерийским разведчиком?
— Я был разведчик батареи управления 99 бригады тяжелой артиллерии. В мои обязанности входило разведывать цели. Наша бригада всегда поддерживала пехотные части. В разведку уходил по три-четыре человека. Когда вошли в Пруссию, там буквально все дома были как крепости, недаром Гитлер говорил, что там обломаем зубы. Немецкое правительство выдавало ссуды на строительство домов, но по государственному проекту. И по этому проекту нижняя часть, подвальная была как дот. Вот эти для отдушины, как у нас делают, для отдушины окошечки как амбразуры, а сам подвал бетонированный. Так что взять его было непросто
— И стены 4 метра толщиной?
— Ну, не 4 метра, но пули не могли пробить. Стены мощные были у фортов, у самого Кенигсберга, он был окружен этими долговременными фортами.
— А почему этот форт нужно было уничтожить?
— Нельзя было пройти пехоте, из этих амбразур били и артиллерия, и пулеметы, не говоря о стрелковом оружии. Еще и доты были поставлены между этими фортами. Кто-то подсказал, что надо прямой наводкой стрелять, в сами амбразуры. Надо было в ночное время сориентировать это орудие крупнокалиберное, 152 мм, снаряд весил 43 кг. Ночью солдаты выкатили орудие на точку, по нашим расчетам сделали все установки, и три снаряда беглым дали. И в амбразуру снаряд попадает в этом помещении уже ни орудия, ни пулеметы не действуют.
— Такой прием придумали из тех солдат, кто с вами воевал?
— Нет, нам подсказали. Это не моя была идея. Поставили задачу мне, как разведчику, координаты, привязку сделать, мы эти расчеты все провели.
— Вы уходили в разведку, вы понимали, что рискуете? Ведь самое страшное, наверное, в плен попасть?
— Убегали, когда рисковали, это бывало и не один раз. Значит, вот я принял взвод разведки, где мой предшественник пошел в разведку и попал за линию фронта. А наши штурмовики хорошо в те времена прочесывали немецкие окопы, увидели наших, посчитали, что немцы и жахнули реактивными снарядами. Из четверых один только выжил. И я этот взвод принял.
— Где было самое гиблое место на войне? Пехота? Или все же разведка?
— В пехоте, особенно когда поднимались они в атаку, страшновато, потому что впереди противник строчит из всех стволов… Правда, перед тем, как пехоте вставать и идти, артиллерия обрабатывала, и обрабатывала так, что они там сидели и "не дай бог" высунуться, особенно в последнее времена войны, потому что такие были мощные артподготовки.
А разведка артиллерийская… Я расскажу, как боевое крещение получил. Пришел на наблюдательный пункт к командиру бригады. Налетели немцы и стали бомбить. А НП занимал кирпичное строение, стали бомбить, и я встал у этой кирпичной стены, и вокруг меня пыль красная. Потом я уже сообразил, это осколки били по кирпичам. Хорошо один будущий мой разведчик схватил меня за шинель, и в в щель затащил, поэтому я не получил ни ранения, ничего, это первое крещение было. Ну, правда, несмотря на то, что я уже офицером был с одной звездочкой, но там никто даже не смеялся, потому что все это проходили — первое боевое крещение. Ну, а потом я уже освоился…
Конечно, война — это противоестественная для жизни ситуация, все равно для человека невозможно привыкнуть ни в первый раз, ни потом к тому, что смерть всегда где-то рядом летает.