"Сегодня главный вызов времени: отсутствие справедливости", — считает доктор политических наук, профессор РГГУ, заместитель директора центра по изучению стран постсоветского зарубежья ¬Людмила Федоровна Адилова. И корни этого разрушительного процесса — в нашей истории. Об этом она рассказала в интервью главному редактору "Правды.Ру" Инне Новиковой.
Распад и межэтнические конфликты
— Что же произошло с некогда самой большой, самой сильной страной? Двадцать два года прошло, а до сих пор так и не утихают споры: должно ли это было быть, не должно ли это было быть. Я выросла в стране, которая была самая лучшая, самая сильная. Как следствие, сейчас мы живем в стране, которую не пинает только, наверное, Папуа — Новая Гвинея. Все остальные страны ведут себя совершенно недопустимым образом. Мы реагируем, как будто мы тоже такие маленькие, слабенькие, нам нечего сказать, нечего ответить. Давайте, мы начнем с вами с главного — что же произошло в 1991 году?
— Я так считаю, что если это была не катастрофа, то это был целенаправленно создаваемый хаос.
— Хаос создаваемый извне?
— И внутри. Эрозия системы, эрозия институтов. Сами институты, которые были сформированы в Советском Союзе, они были основаны на единой форме как политическая партия КПСС. КПСС скрепляла всю систему, и все политические институты были заточены под КПСС. Если рухнула КПСС, и вся российская государственность тоже была основана на КПСС, то рухнуло все это строение, тщательно создаваемое. Оказалось, что в течение буквально нескольких дней можно разрушить мощную супердержаву без войны, без вмешательства извне, без внутренних серьезных конфликтов. Хотя межнациональные конфликты были, они были, как звоночки, на которые власть должна была реагировать.
— Там был азербайджанский конфликт.
— И карабахский конфликт. Первый в Алма-Ате был, в Казахстане. Потом в Прибалтике, Грузии. Это показатель того, что власть не в состоянии была реагировать на вызовы времени.
— Вызов времени — устраивать беспорядки? А что требовали?
— Была создана система закрытого типа, которая не реагировала на те изменения, которые происходили в обществе. Как паровой котел, когда не раскрывается крышка, может лопнуть. Здесь необходим был выход этого пара, канализации негативных эмоций, реагирование на то, что происходит в национальных республиках, не с помощью силового ресурса. Здесь нужны были новые диалоговые практики. Здесь надо было провести замеры общественного мнения, изучить настроения в обществе, среагировать на эти настроения.
— Кто это должен был делать?
— Та же Компартия. Она должна была поменяться. Здесь был явный вызов времени брошен. Компартия должна была расколоться на несколько других партий, от нее должна была отпочковаться демократическая партия, создать либеральную партию, проводить реальные конкурентные выборы. Реальные конкурентные выборы — это всегда легитимация власти. Власть в лице народа воспринималась как нелегитимная, сама себя назначавшая. Когда власть уже не способна была реагировать на вызовы времени, а народ считал эту власть нелегитимной и не соглашался с решениями этой власти. Карабахский конфликт — это не только межнациональный конфликт, это конфликт, когда отсутствовала власть в регионе, и не только в регионе. Знали, что власть из союзного центра не будет реагировать на то, что там произошло.
— Это настолько серьезные противоречия?
— Нет. В период закладывания самих мин при организации Советского Союза, это закладывание долговременных конфликтных отношений между армянами и азербайджанцами. Территориальные споры — это всегда чревато неприятностями.
— Личная неприязнь.
— Здесь не только личная. Сейчас же несколько версий истории. По версии азербайджанцев: несколько боевиков и полевых командиров, которые пришли и безжалостно вырезали азербайджанское население. Здесь не просто вырезали, а с особой жестокостью. Здесь был расчет на то, что они не будут пойманы, что они не будут наказаны.
— Это 1988 год? Четверть века уж прошла с тех пор.
— Да. В этот период сама система власти не способна была организовать на местах управление. А когда это управление на местах рушилось, она не в состоянии была реагировать на нарастающие конфликтные ситуации. Когда произошел этот конфликт, никто не среагировал, хотя здесь можно было создать и суд, допустим, определить степень вины, потому что здесь просто бесчеловечные акции были. Это нарушение.
— То есть армяневырезали азербайджанцев?
— Да, по версии азербайджанцев. По версии армян, они просто хотели освободить свои территории, но освобождали они самыми жестокими методами. О методах они не говорят. Здесь получается, что эта методология, когда цель оправдывает средства, она здесь сработала. Они хотели освободить территорию, присоединить эту территорию к Армении, азербайджанскую территорию. Но спорные территории и эти затянувшиеся конфликты, которые начинаются в школе , начинаются с переписывания истории, когда у каждой страны была своя версия истории, когда своя версия происхождения этих территорий. Здесь сразу же присоединить эту территорию можно только без населения. То же самое, что сейчас было в грузинской краткосрочной войне. Тоже старались присоединить к себе территорию без населения. Население не согласится, ни при каких условиях стать грузинами, никогда.
— Вы считаете, что все-таки армянская сторона была не права?
— Я не могу однозначно сказать, кто был не прав. Они не могут отобрать территории без населения. Я не могу сказать, чья это территория, это не может никто сегодня ответить, кому какая принадлежала территория. Если посмотреть Грецию в сегодняшних границах, она, может, и не принадлежала сегодняшним грекам. Или посмотреть территорию России, которая сужается постоянно, так же, как и меняется имидж нашей страны, который с каждым днем ухудшается. Россия царская, она всегда реагировала на эти конфликты, она всегда могла замирить элиты, она всегда работала с элитами, она всегда готовила протоэлитный слой, который тоже является лидером мнений, который может сегодня поговорить со своим населением и который уже будет работать с этим населением завтра. Ухудшение нашего имиджа началось, когда в Советской России не была налажена межэлитная коммуникация.
— Людмила Федоровна, а какие в досоветской России были конфликтные ситуации, которые царская власть цивилизованно решала?
— Посмотрите, длительная Кавказская война.
— Очень цивилизованно мы ее решали!
— Нет, мы нецивилизованно решали, но с элитами работали. Шамиль, в конце концов, был на территории России, он был инкорпорирован в российскую элиту. Посмотрите, царское самодержавие у нас держалось благодаря лояльности отборных кавказских бригад, которые охраняли царскую семью. Не охранили. Элиты инкорпорировали. Сколько мы знаем татарских князей, грузинских князей, которые составляли гордость российской элиты. Они все служили России, российской нации. Тот же эмир бухарский, который попросил разрешения строительства мечети и построил в Железноводске свой дворец, куда он постоянно приезжал. Элита инкорпорировалась в систему российской цивилизации, ассимилировала, но сохраняя свою уникальность, сохраняя свой язык, свою культуру. Русская цивилизация предполагала лояльное отношение к представителям наций, когда они служили государственности России.
— Они же не в массовом порядке служили России.
— Элита служила, население служило. Элита работала со своим собственным населением, со своими территориями, снимая вот это конфликтное напряжение.
— В России ведь было запрещено инородцам занимать какие-то государственные должности.
— Знаете, это было уже в определенные периоды времени и касалось определенных этносов. Не всех этносов это касалось. Только местечковое проживание и ограничения на какие-то должности. Это было и сфокусировало это негативное отношение к государственности и сформировало те бригады, которые, допустим, очень хорошо представлены в произведениях Акунина. Бригады боевиков, бомбистов и так далее, которые нападали, то есть революционеров, которым нечего было терять.
— А как строились взаимоотношения с этими народами, что они могли взять из российской цивилизации?
— Российская цивилизация предполагала втягивание в свое гуманитарное пространство через повышение уровня образования, уровня культуры, здравоохранения, русский язык, и не истребляя коренного населения. Американская цивилизация предполагала истребление, английская -колонизацию. Когда Россию называют колониальной державой, это, по меньшей мере, не лицемерие, а просто клевета. Тот, кто знает нашу историю, знает, как все это развивалось. Допустим, в моей семье: мой муж — казак, он вырос в семье, где 9 человек и мама одна, отец — фронтовик, рано умер. Все дети получили высшее образование. Все учились в московских вузах, все имели возможность для карьерного роста, все были равны.
Мы были единый советский народ. Никаких ограничений здесь не было. Та стипендия, которую мы получали, позволяла нам учиться. И учились мы на протяжении всей своей жизни. Все социальные достижения приобретались не в результате каких-то махинаций,априобретались своим трудом. Человек знал, что измерением его успеха являются его образование, вклад в образование, вклад в его здоровье, вклад в его культурное развитие и вклад в служение своей стране. Служение стране — это то, что мы взяли из царской России. Мы служили. Но на каком-то этапе, когда произошел отрыв вот этого монстра, каким стала КПСС, от реальных дел в стране, в республиках и так далее, когда верхушка жила своими собственными интересами, когда не была налажена связь общества с властью, мы получили вот такую пирамиду. Наверху была партийная верхушка. Мы знаем, когда один вождь заменял другого, никаких институтов связи с общественностью. Внутри назревало, особенно в национальных республиках.
Читайте также: Незваный гость лучше нелегального мигранта
— Сегодня говорят, что национальные республики имели мало самостоятельности.
—Они имели более чем достаточно в тот период. Они имели и финансирование, и самостоятельность, и в образовании всегда были квоты на поступление в вузы представителей тех или иных этносов. Мы, допустим, без квот поступали, а они поступали еще плюс по квотам и у себя в республике, и в центре, в России. Здесь назревал вот этот конфликт. На этот конфликт не среагировала власть в Москве.
— А местные власти куда смотрели?
— Местные власти не могли достучаться. Плюс руководители точно также были обеспокоены только тем, чтобы отрапортовать в центр. Система двусторонней коммуникации отсутствовала. В этом, я считаю, главная беда неустойчивости той системы, которая была. Во-первых, что необходимо было бы сделать? Несколько партий, расколоть КПСС, Горбачев на это не пошел, тогда мы бы пошли по китайскому пути. На это Горбачев не пошел, конкуренции боялся. Он объявил гласность, это очень неплохо было. Но гласность тоже была односторонней. Он хотел слышать только то, что он мог услышать, то, что не было для него болезненно. И тогда политическая апатия перешла в политическую агрессию. Агрессия накапливалась в обществе.
— А вы не считаете, что это был толчок, исключительно внутренний?
— Вы знаете, ни один толчок извне не приведет к такому радикальному изменению строя. Ни один толчок. Это все накапливалось, в латентном состоянии было внутри системы. И это, во-первых, расплата, на мой взгляд, расплата за революцию.
— За революцию 1917 года?
— Мы расплачивались за революцию 1917 года.
— А она не была закономерной?
— Она не была закономерной. Там были, конечно, механизмы закономерности. Но и здесь сработал личностный фактор, фактор наличия политической партии, наличия определенного заказа и внутреннее конфликтное состояние в обществе, необходимость перемен, когда власть вот эту агрессию должна была снять заранее, раньше чуть-чуть, самодержавию пойти на понимание того, что происходит.
— На Западе не допустили революций после 1917 года. Они посмотрели на нас, стали создавать социальные блага. И потом, они стали заниматься налаживанием двусторонних отношений.
— К нам в Россию пришел институт связей с общественностью, но пришел только как форма, содержательно мы его не наполнили. Но они же использовали вот эту технологию связей с общественностью для того, чтобы не допустить конфликт любой — социальный, межнациональный. Власть с обществом — это двустороннее…
— Они — это кто?
— В Америке есть своя система связей с общественностью, во Франции — своя, более мягкая. Но там есть институт, который работает постоянно. У нас же практически ФОМы, ВЦИОМы, очень много институтов, но работают в основном на заказ. Там нет реальной ситуации, нет реальной картины того, что происходит внизу. А внизу у нас сегодня, предреволюционная ситуация.
Современные парламентские партии. Сменяемость власти и элит.
— Нет у нас на сегодняшний день партии двух или нескольких лидеров. У нас персонифицированное восприятие действительности.
— Мы выпустили много партий.
— Но это другое. Слишком много вот этих партий крикливого меньшинства, партийного меньшинства, которые между собой будут драться, делить это партийное одеяло, практически они не будут работать с электоратом, они запутают электорат.
— Почему они будут? Они есть.
— Они есть, они сейчас создаются. Это верхушечные партии. Партия создается снизу, она формируется сначала, может быть идейная, может быть массовая партия, но она создается снизу. У нас любая партия, любые свободы даруются сверху. Они создаются в кабинете какого-то партийного функционера из Кремля. Сначала в Кремле придумывают идею партии, и партия потом воплощается сверху вниз.
— Неужели все партии придуманы Кремлем?
— Почти все у нас кремлевские партии.
— А прохоровская партия?
— Прохоровская партия — это, конечно, вызов времени, он реагирует. Крупный, средний бизнес должен отбивать свои собственные интересы. Это крыло консервативное, допустим, не занято у нас. Вот эта незанятая ниша как бы подвигла самого Прохорова, я не знаю, насколько это не кабинетная, но самостоятельным политиком его назвать нельзя на сегодняшний день. И все, что у нас создается, оно создается сверху.
— "Справедливая Россия", Гудков сверху что ли создал?
— Он просто появился, Гудков в этой партии как уникум, который реагировал на вызовы времени, реагировал очень бурно, очень активно. И сегодня он не является членом этой партии. "Справедливая Россия" — это та часть политической элиты, которая хотела работать в поле социальной справедливости и реагировать на вызовы времени. Сегодня главный вызов: отсутствие справедливости. У нас общество нуждается в справедливости, и они поняли вот этот тренд. Они работают в тренде. Но это часть "Единой России" и это тот проект, который воплотился в жизнь, на мой взгляд, он неплохо отработал свое и занимает свою хорошую, сильную электоральную нишу. Эта партия уже победила в нескольких кампаниях, она имела нескольких лидеров, которые внутри этой партии сделали себе такую личностную, персонифицированную карьеру. Как персона Гудков очень интересен. Но он не может работать в партии. У нас партии одного лидера всегда. Если появляется другой лидер, то уже его рядом основной лидер не терпит, харизматичный, не харизматичный. Нет у нас партии двух лидеров. У нас персонифицированное восприятие действительности.
— Это только в России так происходит или везде?
— Это в России так, и это поддерживается, подпитывается. Потому что основная мысль — кто, если не Путин, допустим, кто, если не Жириновский, кто, если не Зюганов. Теперь, может, кто, если не Прохоров. Не должно быть заточенной системы под одну личность. Личности должны приходить и уходить, система должна оставаться. Система выстраивания политических институтов снизу, как кирпичики выстраиваются снизу, сначала фундамент — репутация, потом — окна дома. Окна — это то, что они предлагают внешнему миру; с кем они дружат, против кого дружат, кому они служат и, какая основная идея у этой партии. Вот она формируется в результате нескольких электоральных кампаний. Пока Россия не пришла к тому, что на смену правящей партии придет оппозиционная партия, победит в честных выборах, правящая партия признает эти выборы честными. У нас ни одной смены не было. Как бы мы ни ругали Украину, там тоже очень много вмешательств различного рода, но у них вместе с тем происходят вот эти смены.
Читайте также: Надо ли мигрантов учить и лечить?
— Вы считаете, что Янукович как лидер очень сильно отличается?
— Он не отличается, потому что элитная прослойка, но сам институт выборов не скомпрометирован так, как скомпрометирован у нас. Вот это опасно. У нас скомпрометирована идея демократических выборов, у нас скомпрометирована идея свободы слова, у нас скомпрометирована идея свободы СМИ. Это- то основополагающее, что дает возможность обществу быть стабильным. Мы можем ругать, не ругать Америку, там тоже тонкий элитный слой. Футурологи могли представить, что на смену белому президенту придет президент черный. В их фильмах уже появлялся этот образ, это было. Но кто может у нас сегодня представить, кроме того, что на смену Путину придет опять Медведев? Это в самом ужасном сне может это присниться, что он опять придет, и они будут друг друга чередовать. Почему моя страна должна еще раз переживать вот эту катастрофу? Я считаю, это мое глубокое убеждение, что меня сформировало как политолога, я когда-то прочитала маленькой девочкой, может, рано прочитала, книжка такая была, монография -"23 ступени вниз", как рушилось российское самодержавие. Мне до боли было жалко самого института самодержавия и до боли было жалко членов императорской семьи. Я решила искать пути выхода, чтобы не рушился институт, и чтобы не истребляли семью, чтобы не было революций. Революция всегда приводит к власти тех людей, которые не озабочены идеями справедливости, равенства и братства.
— Говорят, что революцию делают романтики, а пользуется ее плодами чернь.
— Чернь вот этими плодами пользуется, и происходит значительный откат назад. Это всегда и везде. Вот цветные революции. Сегодня на всем периметре происходят цветные революции. Мы себя успокаиваем, что у нас уже была в 1917 году, это была красная, цветная революция. Да, многие политологи сейчас так заявляют — красная, цветная революция. Некоторые считают, что в 1991 году была такая при развале Советского Союза. С этим тоже можно согласиться, потому что технология цветной революции сработала. И по всему периметру происходят цветные революции. От цветных революций можно, конечно, защититься. Но, защититься можно не только поменяв технологию и приняв законы всякие репрессивные, уничтожив оппозицию. Но можно защититься, реагируя на то, что происходит в обществе, и на то, что происходит в мире, не консервируя этот режим, а давая возможность режиму меняться, меняться людям, подпитываться новыми идеями. Вот наша беда и Советского Союза именно в том, что мы привыкли законсервировать. То, что есть, пусть будет, пусть плохое, но наше. Пусть генсек был больной, хромой, любой, но все равно он наш генсек.
— Как власть может меняться сама? Общество может изменить власть?
— Вот это двусторонний процесс. Общество все делает для того, чтобы подвигнуть власть к изменению. Вот Болотная площадь, проспект Сахарова, когда выходили интеллигентные люди и просили власть поменяться. Декоративно она поменялась, но по своей сущности — нет.
— А вы считаете, это были просто стихийные знаки протеста?
— Просто так даже человек не чихнет, это реагирование организма или на инфекцию, или на сквозняк, или какой-то раздражитель. То, что происходит в России — это был показатель того, что общество — интеллигенция и средний класс — недовольны тем, как проходят у нас выборы. Это была реакция на выборы. Выборы — это всегда спусковой механизм или для революции, для яркого, обостренного конфликта, или для митингов, на которые выходят несогласные. Выходили они, естественно, по определенной договоренности, по переписке, использовались технологии, сидели люди, которые их приглашали. Вы меня хоть убейте и заплатите мне хоть миллион, я не пойду на тот митинг, который мне не нравится, вообще ни на какой митинг я не пойду.
— Вы не пойдете, а кто-то пойдет.
— А кто-то пойдет. Некоторые идут за деньги, некоторых везут на автобусе. У нас инспирируется это. Но в данной ситуации это была реакция на то, что мы хотим жить в России, мы не хотим уезжать из России. Давайте будем меняться. Реагируйте, слушайте, смотрите — мы поменялись. В России есть цивилизованный класс образованных людей, которые добились определенного успеха в бизнесе, которым мешают эти политические ограничения, которым стыдно где-то на Западе. Я, например, очень люблю свою страну, но когда я встречаюсь со своими коллегами, мне стыдно им объяснять, почему у нас произошла эта договоренность между Путиным и Медведевым, когда они сказали, что они давным-давно договорились. Почему я это должна объяснять? Почему нельзя провести реальные конкурентные выборы? Тот же Путин без этой договоренности мог бы и победить. После того, как дискредитировал институт выборов, очень много сомнений, имеющих под собой основания. Чтобы не было этих сомнений, выборы должны быть не полуконкурентными, они должны быть конкурентными, с несколькими кандидатами, реально обновленным составом политических элит и теми изменениями, которые необходимы обществу для того, чтобы не было застоя и некомфортного проживания в стране, которое кого-то заставляет эмигрировать. Вы знаете, сколько людей живет за пределами России? Тот, кто может, тот уезжает из страны. Почему мы должны уезжать из своей страны? Мы хотим здесь жить, хотим на нее работать.
— А как же те люди, которые хотят жить там?
— Потому что они не могут жить и не хотят смириться с тем, что не меняется ничего. Ждут, что будет хуже. Вот мы же с вами специалисты и знаем, какие технологии используются по обыдлению населения. То, что происходит сегодня с нашим обществом — ведь это страшные вещи, катастрофические.
Семейные ценности. Образование
— Парадокс, но такова специфика развития России: как только мы переходим к либеральным каким-то реформам, у нас вот эта агрессия, которая была внутри, она переходит в буйство, в чрезмерное вот буйство.
— Только в России так происходит? Во Франции, например, не было никогда?
— Там революции, они поотрубали головы, но они сделали выводы, после этого сделали выводы. Они для всего мира свободу, равенство и братство экспортировали. Но свободу, равенство и братство экспортировать нельзя. Можно экспортировать все, окорочка Буша, ножки Буша тогда это называлось, экспортировать революцию можно, но свободу, равенство и братство мы должны заслужить сами, снизу, это должно стать нашей ценностью. К сожалению, у нас это нашей ценностью не стало. Поэтому каждый раз на штыках нам приносятсвободу,равенство и братство. Это невозможно, потому чтомы встроены в мировые процессы и сегодня управляемая вот эта демократия, внутренняя наша управляемая, она еще подталкивается реагированием на то, что по всему периметру цветные революции происходят. Цветные революции — это технологическая штучка 21 века.
— А цветные революции — они разве вообще сами по себе происходят?
— Это отработанные, обкатанные, блестяще обкатанные технологии.
— Чьи? Западные или американские?
— Европа и Америка. У Америки, это вообще их бренд.
— А зачем это нужно?
— Знаете, вот они свято верят в свою миссию демократизаторства, что они должны, сами демократическая держава, и они должны нести миссию демократии всему миру.
— Вы считаете, что это их гуманитарная миссия?
— Это неоколониализм, только замаскированный под революционную миссию, демократическую революционную миссию. Сами революции, на мой взгляд, это очень опасный, инструмент изменения ситуации. Очень опасный. Поэтому мы должны знать, как они происходят, должны реагировать. Допустим, к периметрам Казахстана подкатила цветная революция, которая произошла в Киргизии. Власть сразу стала изучать все виды революций: когда, где, что происходило, изучили технологии, запустили инспирированные массы, которые в поддержку президента. Если политика раньше была в основном в аудиториях, в телестудиях и так далее, она вышла на улицу, хотя это тоже опасно. Обученная масса, как в Киргизии (обучали различного рода фонды), люди уже привыкли к митинговости и все знают, что из этого вышло.
— А какие технологии применяются?
— Начиная с института семьи. Разрушение института семьи, подмена ценностей традиционной семьи на нетрадиционную. Мы встроены в глобальное пространство, глобально-информационное пространство, это мировые процессы. Мы сегодня растеряем институт семьи, растеряем ценности семьи, ценности многодетности. Мы должны реагировать на изменения в мире, но не меняясь под этими потоками.
— А разве мы не пытаемся что-то сделать?
— Ничего мы не пытаемся, потому что миграционные потоки, которые сегодня нахлынули на Россию, мы в них захлебнулись, разложили наши собственные ценности. Когда чрезмерно большая масса информационных потоков, миграционных потоков, традиционного не остается. Оно становится хрупким и как бы подменяется одно на другое, ценность ускользает. За этой реальной ценностью традиционной получается ложная ценность, а ложная ценность становится нормой. Мы видим девиации, различного рода отступления от норм, очень много девиаций. Однополые браки.
— У нас же пока еще их нет.
— Нет, но могут быть. Геи, лесбиянки и так далее, которые требуют независимости, которые вышли из подполья, права качают. Потом, изменения в семье — безбрачие, гражданские браки и потеря ценности многодетности. Когда заводится ребенок, это не как какое-то удовольствие, а это как гражданская ответственность человека перед своим обществом.
— Вы сами сказали, что у вашего мужа 9 детей в семье. Сейчас, если в семье 9 детей, они не смогут их ни одеть, ни прокормить.
— Вот правильно, вы сами ответили за меня. Мы разрушили первый институт — семью. Идем дальше — школа. Наше Министерство образования делает все, чтобы уничтожить наш образовательный слой. Россия всегда сильна была и привлекательна тем, что у нас была самая мощная, установившаяся система подготовки и специалистов профтехучилищ, они у нас готовились, у нас готовились лучшие специалисты в вузах. Я сама работаю сейчас в вузовской системе, вижу, как нас выталкивает этот болонский процесс, двухуровневое образование.
— Вы же сами вводите эти новые системы!
— Это не мы вводим, нам их навязывают, навязывают тесты. Цикл гуманитарных предметов, например, что я преподаю, я не принимаю тесты, я принимаю экзамены, устные экзамены, потому что здесь предполагаются речевые практики. Речевые практики с помощью тестов не подготовят нам специалиста. Здесь школа. В школе моноцентрическая модель, тот же самый учитель плюс ввели вот это безумное ЕГЭ, когда идет погоня за ЕГЭ, коррупция плюс школа, потому что ЕГЭ продается и покупается. Никто это не скрывает. Посмотрите, та же самая Ингушетия. Мне недавно один чиновник говорит: "Моя сестра в Ингушетии отвечает за это тестирование. Как долго оно сохранится, потому что такие деньги, вы не поверите?". Не скрывая, рассказал, какие деньги получает его сестра за это тестирование. Потому что тесты продаются, и тот, кто не может оплатить, тот не поступает в вузы.
— Это на Кавказе больше развито.
— На Кавказе, в малых городах, это продается и покупается. Но я могут вас утешить, что все, кто к нам поступают, купив вот это ЕГЭ, на третьем курсе мы их отчисляем всех. Они занимают бюджетные места. Бюджетные места пропадают.
— Как пропадают? Разве их не занимают те, кто на платном хорошо учился, разве их не переводят?
— Нет, очень редко. Пропадают места в большинстве случаев. Почему — не знаю, какая-то такая система существует.
— Это власть в ваших вузах не может перестроиться…
— Может быть. Но я хочу сказать, что и в вузе сейчас работают только энтузиасты, потому что мизерная зарплата преподавателя вуза, профессора, она практически копеечна. Она такая же, как у вахтера. Если, допустим, ректор заявляет о том, что у нас средняя, средняя заработная плата по вузу 60 тысяч, он, наверное, посчитал свою, ректората и так далее. Потому что рядовой профессор у нас получает 30 тысяч рублей: 15 тысяч полставки. 15 тысяч — и это очень большая нагрузка.
— Большая нагрузка за 15 тысяч рублей?
— Очень большая нагрузка. Лучше устроиться вахтером и вахтер получает значительно больше. Например, в нашем подъезде он 25 получает.
— Вообще всегда были жалобы на то, что преподаватели мало зарабатывают.
— Никогда такой бюрократии не было, которая появилась сейчас. Написание различного рода вот этих учебно-методических комплексов с модульной системой, здесь еще и математиком необходимо быть. Очень сложно. Здесь содержательная часть процесса вымывается, и мы теряем и преподавателей, теряем тех молодых специалистов, которые могли бы работать. Значит, вот этот институт, который был, образовательные стандарты, они падают. Россия была очень привлекательна своим уровнем образования, к нам ехали со всех стран СНГ. Сейчас, допустим, тот же Казахстан, они учатся или в Европе, или в Америке, иногда в МГУ приезжают. МГУ, там ректор пока сидит, он и отбивает эти интересы, которые всегда были, не дает перейти на болонский процесс. А переход на болонский процесс — это практически обман. Четыре года, магистратура, он не получает высшего образования, а в магистратуру уже поступают единицы. Уже весь вот тот поток, он отсеивается, они практически не являются специалистами.
— Тогда получается, что нет смысла в таком обучении.
— К сожалению, это так. И вот этот образовательный стандарт тоже понижен был. Естественно, это тоже все повлияло на нестабильность ситуации, на недовольство, на дискомфортное проживание. А когда человек дискомфортно проживает, когда он не знает, что ждет его в будущем, и когда его будущее постоянно меняется, потому что меняется его прошлое, история у нас все время переписывается, человек не знает, что его ждет, ждет его семью, его детей, потому что квартиру получить невозможно. Были какие-то раньше механизмы, с помощью которых получали квартиры, улучшали свои условия. Сегодня молодой специалист получить квартиру не может, если он не получит ее от своих родителей. И поэтому ни у кого не будет, естественно, девяти детей, кроме тех, кто поедет в сельскую местность. И плюс это целенаправленная, на мой взгляд, дезориентация людей. Потому что у нас существовали те институты, с помощью которых формировались ценности. Вот вы правильно затронули, именно институт ценностей, он тоже разрушен. Российская цивилизация всегда вырабатывала для себя ценностную основу проживания.
— А какие институты формировали эти ценности?
— Церковь была. Была Коммунистическая партия, декларировавшая моральный кодекс строителя коммунизма и различного рода организации: октябрятская организация, пионерская организация.
— А еще ДОСААФ.
— Да. И знаете, не было тогда социологических замеров, но был единый политдень, когда все руководители выезжали, выступали в те или иные трудовые коллективы, школы и так далее по определенной теме. И они после того, как выступят, им давали вспомогательный материал, они его изучали, рассказывали о своей деятельности, видели людей. Обязательно это было, все должны были поехать, и привозили вопросы потом от людей. И был замер общественного мнения, про наболевшее. Естественно, не все правильно реагировали. Говорили, что "мало колбасы, мало мяса. Где колбаса, мясо?" А этот секретарь по идеологии плохо работает, он не объясняет населению, какой у нас прирост по мясу, какой у нас уровень возросший по производству колбасы. Вот он эти цифры не довел до населения. Населению нужны были реальные колбаса и реальное мясо, а не цифры, понимаете, здесь, поэтому и была раздвоенность того, что происходило. И вот это как разнакапливалось и привело, из политической апатии привело к политическойагрессии.
— Все-таки во всем колбаса виновата?
— Знаете, не только материальное, но разрушен и институт ценностей. В каждой школе, допустим, что было, помимо пионерского отряда? Был школьный театр, клубы были.
— Я помню, был смотр строя и песни.
— Да. Были различного рода клубы по интересам, походы, экскурсии совместные в те или иные города. То есть человек не оставался сам в себе, не было вот этой беспризорности такой. Он был встроен в моноцентрическую систему, но этот человек имел возможность выбора себе кружка, направления деятельности, поступления в вузы.
— Раз все было так хорошо, стабильно, поступательно, позитивно и это все вдруг раз и в пять секунд все рухнуло?
Цветные революции и технологии развала
— Политическая апатия перешла в политическую агрессию. Агрессия накапливалась в обществе. Управляемый хаос. Вот он создается в одном регионе, создается в другом регионе и осуществляется глобальное влияние, глобальное присутствие той или иной державы, западной державы. Почему они все, я не говорю, что только Соединенные Штаты Америки, допустим, но все европейские державы консолидировано относятся к изменению режима в той или иной стране? Потому что здесь представлены все интересы всех стран. А Россия сегодня геополитически представляет очень лакомый кусок для многих людей, и мы готовы к тому, чтобы нас разодрали на части.
— Почему это мы готовы?
— Мы к этому подготовились. Во-первых, мы систему образования, я вам сказала, разрушили. Мы систему ценностей разрушили. Семью разрушили традиционную. И нам нечего терять. Что обычному человеку терять? Человеку необходима победа, понимаете, ресурс. Погрузить себя в ресурсное состояние победителя. Не все могут. Потому что у нас отобрали победу. Сейчас и Великую Отечественную войну постарались поменять настолько, чтобы мы себя не чувствовали победителями, а чувствовали виноватыми. И еще плюс многие не понимают, что это еще материально мы потом выплачивать должны будем, если признаем себя виноватыми. Но самое страшное — вот это ресурс, понимаете, психологический, когда у тебя отнимают победу. У нас отняли вот эту победу и чувство победителя в войне, чувство победителя и человека, гордящегося своей родиной.
— А кто отнял? Сами у себя отняли.
— Мы сами отняли и позволили с собой это сделать. Это технология. Отняли победу и чувство победителя и мне сказали "да лучше бы вы сдались"… Вот мой отец, например, дошел до Берлина. Мой отец полковник, я им очень горжусь, писатель, журналист, он дошел до Берлина, у него множество орденов. Я учила своего сына, вот внуку буду рассказывать потом, какой героический у него был дед. А мне сегодня говорят, и я читаю сама переписанную историю, что существовали два харизматических лидера, которые победили в Великой Отечественной войне, и среди этих лидеров нет Сталина, есть другие харизматические лидеры. И лучше бы русские привыкли к рабству, ведь они привыкли к подчинению, лучше бы они сдались. И если бы они сдались, они бы сегодня, жили, как живут в Германии.
Зачем они отстаивали это? Они изобразили, что мы не имеем своей истории, истории побед. И когда это отняли, зачем мне отстаивать интересы этой страны? И называют "эта страна", не моя родина, не моя Россия. Зачем отстаивать? Лучше уехать, переждать где-нибудь в Карловых Варах, а кто-нибудь придет, и будет расчленять страну. Нам сегодня заменяют население. Они никогда не интегрируются, вот эти потоки мигрантов. Кто к нам приводит их в таком количестве? Они же взламывают культурный код нации. Взламывают. И они сегодня не с нами вместе будут жить, мигранты, они будут жить вместо нас, они будут более послушные. У нас или тот, кто останется, он сдастся, и кому некуда деваться, он останется здесь и сдастся, будет разлагаться и дальше, или просто уедет из страны, потому что ничего не меняется.
А у соседей все к нашему расчленению готово, даже идеология подготовлена. Был Международный фонд избирательных систем, я в нем была экспертом. Они мне дали на рецензию учебник истории для наших деток в начальной школе. И когда я посмотрела, какой они написали учебник для русской школы в Казахстане, мне стало просто трудно. Я написала отрицательный отзыв, потом они меня из состава экспертов сразу, естественно, исключили, я уже не стала их экспертом. Почему учебники истории такие пишут? Они, таким образом понятийный аппарат формируют. А он формируется с детства. Вот они уже его сформировали, в национальных республиках тоже сформировали. Посмотрите, ведь люди, которые жили раньше на Северном Кавказе, у нас с ними была гражданская идентичность. Сейчас у них только этническая идентичность. Они сегодня себя не чувствуют гражданами России.
Любой татарин, у него только этническая идентичность. У любого. Только русский, если у него появляется желание отстоять интересы русских, его обвиняют в русском национализме. Так болезнь загоняется вглубь. Когда начали переписывать учебники для детей, это уже был звонок, когда создавались учебные пособия для высших школ, в которых никаким образом не сбалансирована история была с российской историей. Это тоже был исторический проект мышления. Когда изменялись языковые практики, переводилось все только на свой собственный язык, когда сфера русского языка становилась все уже и уже. Когда уезжали массово, уезжали русские из той же Чечни, Ингушетии, Кабардино-Балкарии. Мы разве не видели эти процессы? И сегодня эти республики готовы к отделению. Они готовы. Они хоть завтра могут. И представляете, что будет в России? А потом внутри, допустим…
— А, зачем им отделяться? У них все хорошо, их финансируют.
— Почему финансируют? Нальчик прекрасный туристический край. Даже ни одна Швейцария не сравнится с климатом Нальчика, Кабардино-Балкарии. Почему постоянно происходят вот эти стычки? Почему там так сильны боевики? С чем это связано? Это в обществе внутреннее недовольство. И всегда, всегда, во все времена, почему я говорю о технологическом ресурсе, это технология. Технология, когда закладывается, а потом происходит революция. Мы их подпитываем, мы покупаем их лояльность. Это очень хорошо Рамзан Кадыров сказал "вот Аллах мне посылает", и Аллах хорошо послал, республика изменилась на глазах. Но я была недавно в Нальчике, там практически ничего не изменилось: те же самые ухабы, рытвины, мостовые, безработица и так далее. Куда эти деньги уходят? Хотя там туристическая Мекка может быть. Равных вообще по климату по условиям, по богатствам минералов, минеральной воды, источников Кабардино-Балкарии нет. Почему не используют как туристическую зону? И здесь не только связано с системой власти, с выборностью власти, с возможность для развития самого народа, с перспективами и ценностями, понимаете.
— А вы не считаете, что это как-то все-таки связано с личностью руководителя? Сильный руководитель — сильная власть.
— Конечно. Но у нас сильный руководитель появляется когда? Когда он проходит вот эти институты партийной конкуренции.
— Он может быть варягом.
— Сегодня сильный руководитель — это богатый руководитель. Во власть приходят люди с большими деньгами. Сегодня идут вот эти процессы в Государственной Думе, а вы тогда всю Государственную Думу должны распустить. Все там — это все богатые люди. Все губернаторы — миллионеры. Все миллионеры, даже миллиардеры некоторые есть, в Краснодарском крае, например. И все об этом знают. Это не двойные, это не тройные стандарты, это размытые ценности, и все знают, что ты ничего не сделаешь, ты должен только уехать или тебя убьют. Сегодня к отделению готовится Дальний Восток, к сожалению.
Представьте себе, Дальний Восток, они к кому ближе? Туда ближе, чем сюда, к России. Прилететь невозможно, транспортные коридоры, им легче куда-то полететь в Америку, чем полететь сюда, в Россию, потому что цены такие зашкаливающие, железная дорога — тоже. И самое главное то, что нас объединяло, объединяющая ценностная идея, служение своей стране, служение своему государству, не государевы люди, не услужливая вот эта мельтешащая элита, а люди, которые служат своей стране, служат идеи.
Сегодня людей, которые служат своей стране, нет. Поэтому и армия у нас такая. После скандала с Сердюковым, это не просто Сердюков. Знаете, невооруженным взглядом видно было: брать нельзя этого человека, кроме как заведующим мебельным магазином, это его уровень, все, это его потолок. Человек с этим мировоззрением, с такими мозгами и интеллектом, он не может быть по определению успешным менеджером в армии. И человек, для которого служение своему отечеству это пустой звук. И не потому, что он украл, не потому, что у него любовница.
Для меня самое страшное — это разрушение института служения армии, разрушение института всех вооруженных сил. Русские люди были служивые люди, они служили царю, служили отечеству. Институт служения — это сакральный институт, сейчас десакрализация института произошла. Он разрушил институт служения в армии. Все. Мы готовы сдаться. У нас нет практически армии. Представьте, чеченцы победили Россию. Завтра кабардинцы победят. Потому что нет института служения своему отечеству. Нет. Его разрушили такие, как Сердюков и его любовница.
И что у нас, власть об этом не знала? Они что, не видят, кто на каких машинах приезжает, кто в каких апартаментах живет? Что, на заработную плату они это… Понятно, у нас рынок, понятно, человек имеет право пользоватьсятем, чтоон заработал. Но как он заработал? Вот мы разрушили в момент Советский Союз. Кто стал самым богатым? Тот, кто умел торговать, у кого уже были какие-то деньги, кто мог приобрести вот эти активы. Тот, кто был начальником базы, какой-то торговец, ростовщики, у кого вот это было, подпольные цеховики и так далее.
Читайте также: "Что мы за страна, если будем всего бояться?"
— Такое забытое теперь слово: фарцовщики.
— Фарцовщики, криминальные авторитеты, воры в законе, они сразу стали богатыми людьми. Плюс им надо было иметь крышу. Вот они пошли в Государственную Думу и разрушили институты власти. Потому что эрозия института происходила постепенно. И сегодня у нас только в институт президентской власти еще верят. Путину худо-бедно, по крайней мере, регионы, относятся лояльно, он является их президентом. Я не скажу, что центры России — Москва, Санкт-Петербург — лояльны к Путину, мы видели вот эти протестные настроения, они никуда не делись. Но институт не разрушен слава богу, это единственное, что есть. Все остальные институты у нас разрушены. И мы сегодня находимся в предреволюционной ситуации.
— Людмила Федоровна, и что в итоге?
— Мы имеем страну с прекрасной историей. Имеем народ по окраинам.
— С огромным количеством природных ископаемых.
— С нефтью, газом и так далее и имеем людей, в регионах люди более терпимые, они более лояльны ко всему, что происходит. Они живут и выживают на своей земле и никуда не хотят ехать от этой земли — это главный фактор.
— На Запад не хотят уезжать?
— Нет. Стабилизирующий фактор в провинции. Эти люди культивируют вот такой местечковый патриотизм.
— Так они там пьют.
— Не все пьют. Есть депрессивные деревни, есть, конечно, это тоже наш бич. Но есть и люди, которые стараются выйти за счет тех культурных и духовных ресурсов, которые они получают от своей родной земли. И есть возможность нам поднять Россию, начинать с провинции. И там сохраняются еще и традиционные семьи, сохраняются традиционные ценности.
— До них просто еще не дошли "прелести западной цивилизации".
— Нет, не потому что не дошло, а потому что у них, видимо, это было более крепкое. В центре человек, он больше уязвим для этого информационного кнута, который каждый раз получаем. Посажены все на иглу кошмаров и ужасов.
— Вы же говорили, что 14 тысяч убийств подросток видит на экране к 18 годам.
— Да, Но в провинции к счастью, люди не так втянуты в эти процессы. Их подростки ходят в школу, читают литературу, в большинстве случаев читают печатную литературу, ходят в библиотеки. И мы можем возрождать свою Россию, свою страну, начиная с провинции. В провинции существует еще возрождение того, что было прежде. Допустим, несмотря на то, что там есть Ткачев, в Краснодаре, там есть казачество, которое возрождается.
— А что, Ткачев главный враг казаков?
— Нет, он не главный враг, он как бы их поддерживает. Я имею в виду, что, несмотря на то, что там есть Кущевка, несмотря на то, что там есть Крымск затопленный, это, я тоже считаю, недоработка властей, там есть казачество, которое возрождается, которое имеет свою собственную традицию, имеет свою собственную субкультуру. И эта субкультура, если станет доминирующей в этом регионе, это даст возможность для возрождения этого региона. Если мы будем опираться на собственные силы, на собственную уникальность в этом регионе, на собственные, не навязанные нам, ценности, традиционные российские ценности, ценности российской цивилизации, мы сможем возродиться. Мы сможем повысить свой образовательный уровень, сохранить уровень духовности.
— В свое время был популярен лозунг "Сильный регион — это сильная Россия". Конечно, очень плохо, что иммиграция так захлестывает страну и приезжие не собираются ассимилироваться и принимать ту культуру, куда они пришли. Но, тем не менее, все равно любое государство, оно развивается за счет того, что оно подпитывается новыми тенденциями, новыми людьми, новой культурой, новыми словами, новой кухней, новыми привычками.
— Я понимаю, о чем вы говорите. Но есть народы, которые традиционно проживали всегда в России. Традиционно проживали в России и не имеют своей национальной государственности за пределами России. Это те этносы, которые являются коренными этносами. Они должны разделять наши совместные ценности, у нас должна быть совместная история, должна быть единая версия нашего исторического прошлого и единый взгляд на будущее.
— Это те республики, теавтономныеобласти…
— Да, те народы, которые инкорпорированы уже давно в российскую культуру. Северный Кавказ готов к отделению, он не инкорпорирован. Вот любой толчок — и все опять заново начнется. А Кабардино-Балкария уже дрейфует, это опасно. Но есть и такие народы, которые тысячелетиями проживали бок о бок и которым нужна Россия. Они ждут от России, питаются не только финансами, но и духовно. Всегда мы развивались как многонациональная страна, наша цивилизационная основа предполагала и многонациональную кухню, и чак-чак, и казы, и украинские галушки, хотя Украина уже не с нами. Тем не менее, и кухня имеет очень большое значение.
— А есть ли у наших соседей положительные примеры работы с миграционными потоками, с теми, кто приезжает к ним и приносит свою субкультуру?
— Да. Так как я долго прожила в Казахстане и муж у меня — казах, мне интересно, что там происходит, я у них эксперт по Казахстану. Они работают очень технично с мигрантами, каждый у них на учете. У них даже внутренняя миграция регулируется. Они приглашают со всего мира аралманов. Тем, кто приезжает из-за рубежа, казахи, дают землю, дают квартиру, дают возможность получить образование. Приезжают целыми семьями. Миграция внешняя чисто по квотам, по рабочим квотам: приехал, отработал и до свидания. Все.
— А кто-то хочет переехать жить в Казахстан?
— Хотят приехать. "До свидания" Назарбаев им говорит. Кто приезжают? Аралманы, приезжают казахи, которые живут во всем мире. Не казахи могут приехать, но по квоте по рабочей, только работать. Все остальное регулируется.
— А что же у нас происходит?
— У нас что происходит? Преступная бизнес-элита заботится только о своих интересах, в основном она связана со строительством и приглашает на полурабское существование людей, которые живут здесь. И если раньше приезжали кто к нам? Интеллигенты, которые у нас учились, которые были равны нам, в таких же условиях жили, как и мы, они были такими же советскими людьми. Сегодня они приезжают полурабы, агрессивные, дикие, необразованные, у которых уже сформировалась установка на негативное отношение к России, к русскому языку, к русской культуре. И вот эта агрессия приезжает с ними. Еще их в рабских условиях держат. Плюс наши структуры ЖКХ — эта коррумпированная группа людей, которые за счет этого получают громадные деньги. Они такое количество приглашают, которое не нужно. Вот я наблюдаю, у нас перед домом стригут лужайку гастарбайтеры, 15 человек. Один стрижет, 15лежат, орут, кричат, плюются, сморкаются на эту же лужайку. Потом уходят дальше. Следующий — стрижет, те 15 лежат, что-то ковыряются, в чем-то, но они, все 15, получают деньги. И часть этих денег уходит тем, кто их приглашает. Никогда я не видела за все годы жизни в Москве такой грязи. Они приглашают огромное количество людей, и они друг на друга перекладывает свои обязанности, и никто ничего не делает.
— И что, никто не видит? Власти не видят? Полиция не видит? Миграционная служба.
— Полиция задействована, она получает свою долю. Миграционная служба получает. Коррумпированная система, понимаете. И самое страшное, что эти люди, они не собираются интегрироваться, они не собираются меняться. И плюс это деньги громадные, которые уходят из страны. Они уходят, они подпитывают свои режимы, они подпитывают свои семьи. Понятно, хорошо — заработали в России. Но у них- то остается крайне негативное отношение к стране. Они не собираются учить русский язык, они дикие, необразованные, это люди, которым нужен просто сейчас кусок хлеба и которые совершенно не собираются здесь обустраивать это пространство. Они сегодня нужны этому эксплуататору, завтра он их выбросит, и они пойдут грабить. Потому они и грабят и грабят, с особой жестокостью. Это любой психолог расскажет, с чем это связано. И это тоже накапливается. Нас же затерроризировали таким количеством гастарбайтеров, когда культурный код нации взламывается.
— Людмила Федоровна, вы такой оптимист по жизни, но вы рассказываете какие-то ужасные вещи, будто наступает конец света.
— Не конец, но мы с вами должны понимать, что в нашем обществе эти процессы с развалом Советского Союза происходили радикальные. Радикально поменялось все. Поменялась власть,поменялась система ценностей, поменялись институты. Нам необходимо выстроить систему координат, кто мы есть такие.
— Кто это будет делать, выстраивать эту систему координат?
— Это должно строить само общество, гражданское общество. И вот оно должно просыпаться, и апатия каким-то образом, которая всегда переходит в агрессию, она должна быть направлена в позитивное русло, ценностное русло, черезсемью, черезту же школу, через институты, которые социализируют человека, гражданскую активность и, естественно, политическое участие. И я считаю, что у нас накопился опыт. Я вот вам много негативного сказала, но у нас накопился опыт выборов. Мы знаем уже как их организовывать, проводить, мы технологически знаем. Мы к тому, что они проходят, тоже привыкли. А вот эта привычка, это уже как бы вторая натура, мы уже готовы к тому, чтобы участвовать в реальных конкурентных выборах. Выборы уже могут произойти конкурентно. Много умных молодых людей, которые в партиях, тех или иных уже поработали. Приходят обеспокоенный, социально обеспокоенный бизнес и лидеры типа Прохорова. Вот если сказать, допустим, о позитивном, мне понравился Прохоров — новое свежее лицо. Вместе с тем это как бы знак того, что бизнес тоже собрался идти в политику.
— Людмила Федоровна, бизнес всегда стоял за политиками, всегда. И, к сожалению, нет политиков, которые отдельно от бизнес-интересов. Всегда все зависит от денежного мешка.
— Я говорю, о другом. О бегстве денег из страны. Деньги в страну можно вернуть. В страну вернуть, обустраивать свою собственную страну, развивать свое собственное производство и для этого должны прийти социально обеспокоенные бизнесмены, которые должны понимать, что их будущее связано с Россией.
— Не только бизнесмены, но и вообще специалисты, профессионалы.
— У нас каждый политик, он бизнесмен. Он бизнесмен, который создал себе имя в политике с помощью определенного экономического ресурса. Без экономического ресурса, не поверю, нет ни одного политика, который бедный пришел бы, нет таких бедных политиков. У нас есть надежда, что вот этот институт выборов будет наполнен реальным содержанием, что из регионов мы возьмем интеллигентных людей, там они есть, эти люди. Что мы возьмем за основу развития нашего общества наши российские ценности. Что мы возьмем за основу развития нашей семьи наши традиционные семейные ценности.
Читайте также: ЕГЭ — очередной гвоздь в гроб России
И это наше преимущество перед Западом — что мы имеем традиционные семьи, а не однополые браки, допустим. Это наше преимущество перед Западом и для стран СНГ, у которых тоже к однополым бракам однозначное отношение. Это наша традиционная ценность, которая может быть основой, вот такой ценностной основой развития нашей цивилизации, основой нашей национальной идеи. Мы можем найти нашу национальную идею совместно. Обеспокоиться поиском нашей национальной идеи и обогатить эту национальную идею как служение государству, служение своему обществу. Не вера, царь и отечество, допустим, самодержавие, а мы можем обеспокоиться теми фундаментальными основными ценностями, которые связаны с выживанием нашей цивилизации. И понять, что мы находимся в глобальном информационном пространстве.
- А как же геополитическая конкуренция вписывается в такую концепцию?
— Геополитические игры существуют, геополитическая конкуренция существует. Для того, чтобы выжить на планете, для того, чтобы сохраниться, нужен мобилизационный проект, государственный мобилизационный проект по мобилизации российской цивилизации. И если этого проекта не будет, вот как любой государственный проект, любой государственный деятель приходит к власти, не сиюминутный политик-однодневка, а государственный деятель, он создает государственный проект, который интересен и народу своему, и интересен соседям, и эту цивилизаторскую миссию мы в состоянии выполнить. Люди у нас есть, территории у нас есть, гуманитарные проекты у нас есть и самое главное — у нас есть культура, блестящая культура и длительное проживание в государстве. И мы с вами должны работать для того, чтобы ни в коем случае не допустить ни цветную, ни розовую, ни фруктовую революцию, чтобы мы ее избежали.
— Дай бог, чтобы мы шли вперед, ну, если не с уверенностью в завтрашний день, то, все-таки с надеждой на то, что завтрашний будет хорошим и что нам не надо его бояться.
Читайте самое интересное в рубрике "Общество"