Чайковский разочаровался в Толстом из-за морализма

Наши звезданутые от искусства как-то сегодня измельчали. То одного посадят по пьяни за ДТП, другие бьют друг другу морду в элитном кабаке, перекушавшись дорогого импортного пойла. Третьи матерят друг друга в соцсетях, не поделив женщину. Другие с осуждением говорят о нижнем белье своей коллеги по сцене. Сегодня также идёт разнос, кто может удрать из России в трудную годину, а кто больший патриот. Нет здесь никакой философии, политики, идеологии, жизненной позиции, мыслей о ближнем. Зато живенько. С разбитым носом.

Фото: Архив Государственного музея Л.Н. Толстого, Москва

Неуравновешенный композитор и уверенный в себе писатель

Раньше идолы от искусства были скушнее. Выплескивая свои эмоции и пикируясь с коллегами чаще всего в письменном виде. Бывали и дуэли. Даже не на скрипках. Хотя и здесь нередко преобладала личная неприязнь, а не идеологические разногласия. За то, что один композитор написал в ля, а не в си, морду не бьют. Впрочем и композиторы, как и писатели, бывают разными.

Шиллеру не нравился чисто внешне Гёте. Также к Гёте относился и Бетховен. Но с лица воду не пить. Да и Гёте уже к тому времени был глубоким стариком. Брамс и Чайковский были разочарованы друг другом при первой встрече. Также немецкий композитор Вагнер при первой встрече послал куда подальше венгерского композитора Листа. А теперь оба классики. Вот так.

Зная наше сегодняшнее российское образование, напомним, что Лев Николаевич Толстой — это писатель, а Пётр Ильич Чайковский — композитор. Два русских человека мирового значения. Даже, когда в разные времена по России на Западе ходят русофобы ногами, эти лица приравнены к сонму богов от искусства и их не трогают. И даже они не всегда понимали друг друга, хотя и восхищались творчеством на музыкальном и литературном поприще.

Толстой всегда умилялся, слушая музыку Чайковского, яркого выразителя русской нации. И в то же время Толстому, с его резкими суждениями о тогдашней русской действительности, ясными мыслями о народе, Чайковский с его неопределённостью был нередко чужд.

Также в своих дневниках и Чайковский весьма критично относился к Толстому, считая его слишком самоуверенным человеком. Он считал кощунством, что кто-то может знать о человечестве больше, чем человек. Чайковский, как известно, был весьма неуверенным даже в себе человеком. Но несомненно, что оба великих русских человека с большим уважением относились друг к другу. Но, но, но…

Сложно сказать, что ждал Чайковский от Толстого, но в своих письмах он писал:

"Когда я познакомился с Толстым, меня охватили страх и чувство неловкости перед ним. Мне казалось, что этот величайший сердцевед одним взглядом проникнет во все тайники моей души. Перед ним, казалось мне, уже нельзя скрывать всю дрянь, прячущуюся на дне души, и выставлять лишь казовую сторону".

Чайковский был уверен, что Толстой добр и, как врач, не будет бередить раны больного. Но от него ничего не скроешь.

"Но если он не особенно жалостлив, то прямо пальцем ткнёт в центр боли. И того, и другого я страшно боялся", — признавался Чайковский.

Но, как потом с радостью признавался композитор, "он не видел во мне объекта для своих наблюдений, он просто хотел поболтать о музыке".

Бетховена можешь не любить, но зачем писать о проститутках

Забавно, что Чайковский отмечал, что Толстой не любит Бетховена и не считает его гением. "Это черта весьма несвойственная гениальным людям", — защищал немца Чайковский. "Низводить до своего непонимания всеми признанного гения — свойство ограниченных людей", — думал Чайковский. Вероятно, в то время ещё не в ходу была поговорка: "Миллионы мух не могут ошибаться".

Надо отметить, что в начале своей карьеры и Чайковский был не в ладах с Бетховеном. И даже в 1871 году с прохладцей говорил о его гениальности. Толстой любил больше Моцарта и его современников. Вот, что он писал Чайковскому, посылая ему русские народные песни, собранные писателем:

"Дорогой Пётр Ильич, посылаю вам песни. Это удивительное сокровище в ваших руках. Но, ради Бога, обработайте их в моцартовско-гайдновском роде, а не бетховено-шумано-берлиозо".

Но это были последние слова из переписки Толстого и Чайковского. Личные отношения двух гениев от литературы и музыки прервались. Современники считали, что по вине неуравновешенного и душевно метущегося Чайковского.

Последний не мог смириться с мыслью, что Толстой, которому он так поклонялся, "стал болтать об обыденных вещах, недостойных его гения". Адюльтеры, проститутки, солдатчина, падшие люди. Действительно, это далеко от Щелкунчика. Поэтому и не принял многие поздние философские умозаключения Толстого Чайковский. Особенно его произведение "В чём моя вера".

"Есть один, который непонятен, недосягаем и одинок в своём непостижимом величии — это Л. Толстой. Нередко я злюсь на него, почти ненавижу", — уже писал в другом тоне Чайковский.

По его словам, в своё время, читая Толстого, он плакал, а теперь — Толстой стал монополистом веры и этики. "От теперешнего его писательства веет холодом, ощущаешь страх", — отмечал Чайковский.

"Прежний Толстой был полубог, а теперь он жрец. А ведь жрецы — учителя не по призванию, а по взятой на себя роли", — резюмировал композитор, обвиняя писателя в самоуверенности.

А ведь ещё недавно Рубинштейн устраивал в консерватории вечер в честь графа Толстого, где Чайковский исполнял одно из своих знаменитых произведений. "Может быть, никогда в жизни я не был так польщён и тронут в своём авторском самолюбии, когда Лев Толстой, слушая мою "анданте", залился слезами", — вспоминал когда-то Пётр Ильич.

А может быть, проще было бы подраться после трюфелей и нескольких стаканов водки в окружении полуголых девиц в московском ресторане? Но времена были другие. И того, о чём спорили наши гениальные предки, многим сегодня просто не понять. Читаем не то, да и слушаем тоже.