"Русских гораздо легче убить, чем победить"

Еще несколько лет назад представлять графа Александра Федоровича Ланжерона (1763-1831) не стоило бы. Боевой офицер, который после Французской революции оказался на службе Российской империи, участник многих войн, в том числе русско-турецких, финской 1790 года, наполеоновских кампаний.

С 1815-го по 1822 год генерал-губернатор Новороссии и Бессарабии. Его именем названа приморская часть города Одессы. Именно по этому району мы все его и помнили. Сегодня, когда Одесса находится в составе Украины, это имя начинает подзабываться. А не следовало бы. Александр Федорович был не только грамотным офицером и проливал кровь за царя и Отчество, но и служил под началом таких полководцев, добывавших ратную славу России, как Румянцев, Суворов. Тем ценнее его записки о русской армии екатерининских времен, которые он оставил незадолго до своей смерти.

Половина рекрут исчезала по дороге

Времена Екатерины Великой — время абсолютизма и расцвета крепостничества. Все это не лучшим образом отражалось на реалиях русской армии. А по-современному — на военном бюджете. Это заметно проявлялось в ходе рекрутского набора, который нередко отличался полным произволом.

"Каждая губерния поставляет рекрут сообразно своему населению, а каждый помещик — сообразно числу своих крепостных. Так как рекрута берут у помещика навсегда и это уменьшает его доход, то можно ясно представить себе, что помещик отдаст самого худшего", — пишет Ланжерон. По его мнению, предпочитали отдавать неисправимого вора, пьяницу или лентяя.

В России существуют весьма строгие законы относительно приема рекрут: речь идет об определенных требованиях к росту, возрасту, наружности и здоровью. "Но законы эти, как, к несчастию, и многие другие, легко обходятся в России. Поэтому на 50 рекрут, посылаемых в полки, приходится много таких, которые, в силу этих законов, не должны бы были быть приняты", — сожалеет автор.

Можно понять, что творится в душе молодого человека, которого отрывают на всю жизнь от близких, увозят из родных мест. Но сопровождавшим их к месту службы было не до лирики. До сборного пункта добиралась едва половина рекрутов. Одни "умирали в пути от болезней, усталости, с горя и от дурного обращения", другая часть, подчеркивал Ланжерон, кралась офицерами (в бумагах они значились умершими), продавалась или отсылалась в свои имения. В итоге из ста тысяч человек нередко в строю оставалась половина.

Забегая вперед, отметим добрые слова графа в адрес Павла I и Александра I, которые, уверяет он, прекратили злоупотребления с рекрутами. Офицеры, приводившие всех здоровыми, награждались, ну а за людские потери строго взыскивали.

Любопытное наблюдение на некую армейскую моду екатерининского века: Малороссия поставляла рекрутов, главным образом, для кавалерии; пехота же почти исключительно состояла из великороссов. "Сибиряки самые красивые и сильные, а набираемые в окрестностях Москвы самые ловкие; малороссы самые спокойные и благоразумные", — сообщал Ланжерон.

Воров отдают под суд, но никого не наказывают

В это время в Российской империи при Военной коллегии существовали две комиссии, учрежденные для снабжения войск: одна провиантом, другая обмундированием (комиссариатская). "Смею сказать, что вообще никогда не существовало и нигде не существует более наглых мошенников, чем чиновники этих комиссий", — пишет Ланжерон, утверждая, что "они ежегодно воруют у казны и это невозможно исчислить".

Он напоминает, что и во Франции провиантские чиновники не были честны, но то были "по большей части, жиды или выскочки-лакеи". "Они не носили мундира, и генералы приказывали их вешать. Но в России — это офицеры всех чинов, ворующие до такой степени непристойно, что быстро наживаемые ими громадные состояния должны были бы открыть глаза правительству", — возмущается автор. Но правительство, по его словам, "ослеплено". "Я видел многих из этих бездельников отданными под суд, но ни одного из них не видал наказанным", — сообщает Ланжерон.

Способы воровства всем были хорошо известны. Например, чиновники из комиссии по снабжению обмундированием просто вздувают цены. "Но они в сравнении с провиантскими офицерами лишь жалкие воришки", — говорит Ланжерон, приводя главные способы, "а их тысячи, которые способствуют разорению своей страны".

Один из обычных способов воровства — "сговориться с полковыми командирами и капитан-исправниками (уездные начальники) об установлении цен на провиант, высших против существующих в действительности". Второе — "показать в отчетах, что хлеб сгнил в магазинах, заготовить новый, а старый продать".

Уже тогда эти провиантские "хлебные" места настолько были известны, что в Петербурге стояла очередь из желающих там "послужить". "Билет" туда стоил дорого, но быстро окупался.

"Гвардейский" фаворитизм

Конечно, тема фаворитов, любимчиков, миньонов и просто "своих" людей была в те времена у всех на слуху. Нравы Зимнего широко проникали в нутро тогдашней русской армии. Вспомните Потемкина…

Русская армия, в зависимости от численного состава, делилась на корпуса и армии. Последние или вели боевые действия или были расквартированы в Лифляндии, Польше, Малороссии. По словам Ланжерона, ежегодно военная коллегия назначала офицеров по армиям, дивизиям, бригадам. Причем те, кто "не имел протекции" отправлялся служить в Сибирь, Оренбург, на Кавказ, "любимчики" служили в столицах или Польше.

Вельможи или лица с высокой протекцией практически никогда не служили в обер-офицерских чинах. С первого дня рождения их записывали сержантами в гвардию, а в 15-16 лет они уже были офицерами, живя в родном поместье или Москве. Счастливчики из Петербурга, по сути, манкировали службой и, дослужившись до капитана, выходили в отставку бригадирами или в 20 лет уже командовали полками, где поправляли свое состояние. Полк — наиболее доходное место в тогдашней русской армии. Полковой бюджет был в руках полковника. Он же распоряжался закупкой продуктов, фуража, постоем. Короче, занимался бизнесом.

К сожалению, "экономические" знания молодых полковников из гвардии были выше, нежели военные. "Они часто не имеют ни малейшаго представления о службе в мирное время и еще менее пригодны для боевой", — говорил Ланжерон, Тем не менее, при раздаче полков их командирами чаще становились именно "гвардейцы". Поэтому "армейские штаб-офицеры не имеют почти никакой надежды на повышение". Они по 10-15 лет служат майорами и подполковниками, не надеясь на хорошее содержание.

Когда молодой гвардейский офицер не хочет ждать чина капитана, то в чине прапорщика или поручика переходит премьер-майором или подполковником в армию, записывается в один из полков, никогда в него не является, проживая в Петербурге или Москве. Там он "выжидает блаженного чина полковника. Чин этот составляет предмет честолюбия всякого русского офицера, который надеется дослужиться до него, и он один (чин. - Ред.) привязывает его к службе".

Но не только гвардейские офицеры отнимают большую часть высших чинов у старых офицеров, но и гвардейские сержанты отнимают роты у лучших поручиков армии, которые почти никогда не имеют надежды сделаться капитанами.

Каждый гвардейский полк имел до четырех тысяч сверхкомплектных сержантов, которые почти никогда не служили в своих частях, предпочитая жить дома. Ежегодно многих из них переводили из гвардии в армейские полки капитанами, где они получали роты. Это сразу же становилось проблемой — до этого они "никогда в глаза не видели ни одного солдата". "Такими капитанами переполнены русские полки", — утверждает Ланжерон, сообщая, что "хорошие полковые командиры почти никогда не дают им рот. Их оставляют сверхкомплектными, а командование ротами поручают поручикам и даже прапорщикам".

"Награждают чин, а не заслугу"

В России, кроме службы в гвардии, существовали и другие способы хватать чины, не служа, делится жизненным опытом Ланжерон. "Самый верный и самый обыкновенный — это стать ординарцем по особым поручениям у фаворита императрицы. Смешно, но он не знает и половины из них, ведь количество ординарцев доходит до 300 человек. И, тем не менее, они быстро продвигаются по службе и получают награды. За наградами "толпа волонтеров из придворных, москвичей и гвардейцев" приезжали в действующую армию, где успешно "отнимали их у храбрых офицеров". "Эти недостойные воины обвешаны орденами и лентами, тогда как обер-офицер, доставивший честь своей нации, не получает ни наград, ни отличий", — вспоминал Ланжерон, говоря, что "императрица на это закрывала глаза, так как была обязана своей короной гвардии, она любит гвардию и потворствует ей".

Порядок, каким распределяют награды после какого-нибудь сражения, еще более "способен обескуражить обер-офицеров". В реляциях начальников по большей части упоминаются лишь сами начальники и их любимцы. Впрочем, подчеркивает Ланжерон, донесения эти довольно бесполезны, ведь двор обыкновенно не обращает на них ни малейшего внимания. Двор награждает "по чинам и притом щедро начальников, волонтеров-гвардейцев. Без разбора и без внимания, хорошо ли они воевали или дурно. Награждают чин, а не заслугу".

Русская пехота — законодатель военной "моды"

Очевидно, что не все благополучно было и в армиях Европы. И там была коррупция, и там был фаворитизм. Но русская армия, особенно пехота и артиллерия, на тот момент все же была лучшей. Победоносные военные кампании екатерининской эпохи — тому подтверждение. И ковали эти победы не только румянцевы, суворовы, умение воевать, но и удобное обмундирование.

Граф Ланжерон с восторгом пишет о новой екатерининской униформе, которую ввел "светлейший князь Потемкин". Говоря о том, что "русский пехотинец обязан Потемкину за это вечною признательностью", он отметил: "Я не знаю более удобного, более легкого и более приятного на взгляд обмундирования, как у русского солдата. Сапоги из очень прочной кожи, панталоны широкие, не стесняют ни колени, ни икры и превосходны для ходьбы. Низ панталон кожаный, прикрывает нижнюю часть ноги, плотно обхватывает ее и образует как бы вторые голенища. Платье легкое, а зимою лацканами можно закрыть грудь крест на крест. Можно также носить жилеты".

Можно было понять его удивление, "почему европейские армии не принимают русской формы. В 1785 году военный совет во Франции хотел одеть в нее хотя бы часть войск, но дороговизна кожи во Франции была причиною отказа от этой формы". Вот так, а вы говорите, французы законодатели моды.

Особенно Ланжерон восхищался прической русского солдата: "Но в чем русский солдат имеет преимущество над всеми солдатами на свете, это в прическе; он не носит ни косы, ни буклей, которые настолько грязны и нездоровы, что приводят в отчаяние и разоряют солдат". Остриженные в кружок волосы русский солдат мог "мыть и чесать каждый день".

"Суворов был величайшим полководцем, какого Россия когда-либо производила"

Русскую армию Ланжерон знал и по-своему любил. Хотя в его записках и проскальзывают нотки высокомерия Запада к Востоку. Он почему-то забывает, что австрийскую армию били много и хорошо, от турок до пруссаков. Турки два раза стояли под стенами Вены. Ну а говорить о том, как разделал под орех Австрию Наполеон, думаю, не стоит. Тем более, что здесь высокомерным Габсбургам пришлось пожертвовать Бонапарту свою принцессу.

Может быть, и прошел бы снисходительный кивок у русского француза в сторону нашей армии: мол, с азиатами дрались, с турками. Это вам не европейские армии. Но не прошел… Почему-то с турками никто из европейцев драться не желал. Тот же рьяный защитник католический веры Людовик XIV заключал с турками союзы в пику христианам, которые тысячами продавались на стамбульских рынках.

Любопытно, что нотка снисходительности не коснулась личности Суворова. Наоборот, к концу жизни Ланжерон становится поклонником военного гения Александра Васильевича.

"Фельдмаршал Суворов один из самых необыкновенных людей своего века. Он родился с геройскими качествами, необыкновенным умом и с ловкостью, превосходящею, быть может, и его способности, и ум. Суворов обладает самыми обширными познаниями, энергическим, никогда не изменяющим себе характером и чрезмерным честолюбием", — сообщал Ланжерон, отмечая, что "это великий полководец и великий политик несмотря на сумасбродства, которые он себе позволяет".

В 1826 году, через 20 лет, он добавил: "Суворов, судя по его характеру, уничтожил бы своих врагов, которым он не дает времени вздохнуть… Суворов показал в Италии и в Швейцарии, что он может с таким же успехом сражаться и против французов, с каким сражался против турок".

Ланжерон полагал, что "если бы Суворов командовал пруссаками в кампании 1792 года, то он был бы в Париже; если бы он предводительствовал австрийцами в 1793 году, после взятия Валансьена, он был бы в Париже; если бы он был главнокомандующим в войну против турок в 1788 году, он был бы в Константинополе".

Немало рассказывая о злоупотреблениях в русской армии, Ланжерон, тем не менее, говорит о ней как о самой лучшей армии в мире. "Русский солдат это приписывает Николаю Угоднику", а Ланжерон приписывает это исключительно русскому солдату.

"Воздержный, как испанец, терпеливый, как чех, гордый, как англичанин, неустрашимый, как швед, восприимчивый к порывам и вдохновению французов, валлонов и венгерцев, русский солдат совмещает в себе все качества хорошего солдата и героя", — говорит генерал.

По его мнению, "ни один солдат не обладает в столь высокой степени чувством чести, воодушевления, национального самолюбия, как русский солдат". И он же напоминает, что прусский король, "знавший толк в военном деле, говорил о русских: "Их гораздо легче убить, чем победить, и, когда их уже убили, их надо еще повалить".

Завершим же исторический экскурс в екатерининские времена вопросом, с которым Ланжерон обратился к современникам и который актуален и сегодня: "Какие еще великие свершения можно ожидать от русской армии, если бы можно было исправить злоупотребления, которые ее сопровождают? Ведь русские постоянно были победителями во всех войнах, которые они вели со времен Петра Великого".

В русской армии Николай Николаевич получил прозвище...

История русского генерала Якова Петровича Кульнева

1812 год: реальная война на Украине

Последнее пристанище Русской эскадры