Памятник Грозному: аргументы против

Первый русский царь Иоанн Васильевич IV Грозный восстал из глубины веков и снова разделил Россию на опричнину и земщину. О том, кому и зачем понадобился памятник царю, в прямом эфире видеостудии Pravda.Ru обсудили писатель, автор романа "Мечеть Парижской Богоматери" Елена Чудинова и Филипп Гриль, православный общественный деятель, лидер инициативной группы по переименованию Войковского района и станции метро "Войковская".

— Как вы относитесь к памятнику Грозному?

Елена Чудинова: - Мне очень часто говорят, что, критикуя Грозного, вы тем самым играете на руку либералам, потому что разговор о его злых качествах дискредитирует в современном обществе институт монархии. Отвечаю, да, это, конечно, сильный выпад, но у меня есть что на него ответить. Я считаю, что монархию дискредитирует ложь. Не может доброе дело быть по лжи. Это мое глубочайшее убеждение.

Потому что, а если священник грешил, если священник не достоин, то что, это дискредитирует идею церкви? Давайте будем самых согрешивших священников покрывать. Мы так далеко зайдем. Я же придерживаюсь такого убеждения, что сумма исторических моральных ценностей Российской Империи была выверена до революции нашими предками: что хорошо, что плохо, о чем лучше говорить. Ведь никто не умалчивал о Иване Грозном. Его оставляли историкам, его оставляли учебникам, но он не был актуальной фигурой.

— А ему памятники ставили до революции?

Е. Ч.: - Нет, в том-то и дело. На знаменитом памятнике в Великом Новгороде, кстати, воевода Воротынский, бравший Казань, а Грозного там нет. Не надо исторического новодела. То, что хорошо для наших предков, то и для нас хорошо. Потому что иначе получается какая-то совершенно невероятная мешанина. Продвижение в положительные персонажи Грозного моментально вступает в противоречия со святыми православной церкви Филиппом и Корнилием.

Уже начинаются какие-то фантастические изобретения, а как еще и прочее. Сумма наших моральных ценностей уже выверена. Иоанна Грозного, разумеется, считали царем, и в учебниках ему было отведено соответствующее место, но это не было примером для юношей, обдумывающих житье. А что хорошо для наших предков, то, я считаю, хорошо для нас сейчас.

— Очень любят оппоненты ссылаться на жестокость того времени, говорят: посмотрите на Гугенотские войны, на то, что творилось тогда по всей Европе, там было убито несравненно большее число людей, а памятники правителям стоят. Что вы по этому поводу думаете?

Филипп Гриль: - Мы, конечно, знаем, какие были современники у Ивана Васильевича в Европе, но нам от этого легче не будет. В России, на Руси всегда был другой идеал правды. Поэтому нельзя говорить, что три тысячи человек казненных — это мало. Сколько надо убить наших соотечественников, чтобы мы ужаснулись? Я этих подсчетов всегда очень боялся. Здесь очень легко переходится грань. Если подобное было и если это зафиксировано, то это уже повод относиться осторожно к этой фигуре, тем более — ставить ей памятники.

Я хорошо понимаю, что есть силы, которым этот памятник нужен. Потому что, если памятник был поставлен, то определенным образом эта идея была протащена и продавлена определенными силами. Среди тех людей, которые этот памятник двигали, ратовали за него, я вижу людей, которые выступали за памятник Дзержинскому на Лубянской площади. Среди них есть и те люди, которые воспротивились переименованию Войковской. У меня это вызывает очень большие серьезные вопросы. Потому что я не вижу чисто исторической связи между Дзержинским и Иваном Грозным. Ее нет.

Е. Ч.: - Исторической нет, но есть мифологема.

Ф. Г.: - Есть мифологема, которая исходит из сталинской идейной парадигмы. Потому что Грозный стал возвеличиваться как государственный деятель в сталинскую эпоху. Сталину нужны были предтечи его действий, его образа правления в исторической России. Он тоже ведь был человеком умным и искал себе предтеч. И вот у него предтеч было двое: это царь Петр, которого он очень уважал.

Е. Ч.: - Не очень. Он говорил, что Петруха все за рубеж смотрел, Иоанн посерьезней будет.

Ф. Г.: - Иоанн посерьезней, поэтому и появился эпохальный фильм, который смотрело большинство наших соотечественников, а теперешняя идеология исходит именно из этого. Она исходит из фильма, из этих сталинских панегириков. Грозный, конечно, показан великим и справедливым правителем, а, как известно, когда лес рубят, щепки летят, — есть такая поговорка.

Все восторги по Грозному исходят именно из сталинского времени, а не из дореволюционного. И установка этого памятника — это становление парадигмы, что нашей стране нужна тяжелая и сильная рука. Но дело в том, что тяжелой и сильной может быть рука любящего отца, но она может быть и рукой палача. Там тоже нужна сильная и тяжелая рука.

Стоит заметить, что у нас в XIX веке (совсем недавно по историческим меркам) были государи Николай I, Александр III — оба с тяжелой и сильной рукой. Но почему-то эти цари не привлекают такую публику любителей Грозного. Был в Москве великолепный памятник Александру III, поставленный в 1912 году его сыном Николаем II, государем мучеником, с прекрасными державными орлами, где государь изображен в полном царском облачении, с короной, скипетром и державой. Но почему-то молчат любители сильной руки.

Е. Ч.: - Казалось бы, был человек и решительный, и жесткий.

Ф. Г.: - Остановивший революционную смуту, которая начиналась после убийства Адександра II, когда общество было подавлено этим преступлением. Он обуздал эти революционные силы. Его правление, к сожалению, краткое, было правлением миротворца. Его звали царь-миротворец. Почему не Николай I — этот рыцарь, который тоже укротил бунт в начале правления? Нет, скажут, повесил декабристов.

Е. Ч.: - А потому что к 1917 году им нужна антиромановская кампания, чтобы оправдать Епатьевский особняк и "Войковскую". Им нужно опровергнуть эти преступления. Они чувствуют, что русскому народу неуютно, что история начинается с 1917 года. Ему хочется какого-нибудь царя. Ну, на тебе, вот Ванька-царь, он такой грозный, мощный, раз нужен царь — получи. То есть это попытка нравственной подмены, лишь бы только оправдать станцию "Войковская" и Епатьевский особняк.

Ф. Г.: - Косвенно, да. Но у этой публики Грозный получается гротескной фигурой. Потому что Эйзенштейн, который снимал фильм, был и великим театральным постановщиком. И фильм — очень театральный. Там ведь кровавые клыки проглядывают, даже в том кино, которое снималось как панегирик и как гимн.

Дело в том, что информация не нужна очень многим людям, а нужен лайт-вариант, некий общественный миф. Легко усваиваемый, особенно если он яркими пропагандистами с нажимом и в очень волевой манере излагается, он очень нужен и воспринимается некритично. Не хотят люди ничего знать на самом деле.

Е. Ч.: - Что они могут знать, если повторяют, как попугайчики, друг за другом: либерал Карамзин оклеветал. Люди, вы знаете, кто такой Карамзин? Это не просто монархист, это сторонник абсолютной монархии, советник государев, и та самая книга, на которую они сливают свои мерзейшие бранные потоки, написана по высочайшему распоряжению. Карамзин был просто ястребом.

Ф. Г.: - Скучны этим людям, любителям острых блюд, правления Николая I, Александра III. Им это скучно, потому что все же происходило в правовом поле. Нет места раззудеться руке, плечу размахнуться и проявить себя. Как говорится, хочется им удали…