Николай Гумилев: Собеседник на пиру бессмертных

Расстрелянный 26 августа 1921 года Николай Гумилев, крупнейший поэт Серебряного века, является примером удивительной цельности и воли. Он объездил Европу и Африку, восхищался Востоком, учился на Западе, везде чувствовал себя как дома, — но это только сделало его еще более русским.

В начале XX века бросалось в глаза, что его идеал обращен в прошлое. Его лирический герой заражен романтизмом, его сюжеты как будто списаны с картин прерафаэлитов. Он был подчеркнуто религиозен, восхищался Распутиным, посвятил оду фашисту д'Анунцио, — объективно у него было мало шансов пережить не самый травоядный период советской истории. Парадокс: актуальные тогда вопросы поросли быльем, а его стихи звучат современно. Не верится, что в этом году отмечается 130 лет со дня его рождения. И тем удивительнее молчание, которым окружен его юбилей.

"Людская кровь не святее изумрудного сока трав"

Широкому читателю он известен по таким шедеврам как "Жираф", "Память", "Шестое чувство", "Заблудившийся трамвай". Кроме того, он вошел в историю как создатель "Цеха поэтов", храбрый путешественник, герой Первой мировой войны. Его жизнь могла бы послужить основой для нескольких остросюжетных фильмов. И удивительно, что до сих пор его биография не экранизирована. По формуле Федора Тютчева, Гумилев "посетил сей мир в его минуты роковые", и его отношение к происходящему было очень созвучно тютчевскому. Он человек идеи, что называется "self-made man", ощущавший себя собеседником на пиру бессмертных.

Изначально болезненный, некрасивый, остро ощущающий свою слабость, он создал сам себя, наперекор всем обстоятельствам и природным данным, кроме одного — поэтического дара. Его жизнь и творчество — пример осуществления того, что крайне редко удается людям. Его творческий дух распространялся не только на поэзию, но и на всю его жизнь. И его подарок нам — не только поэзия, но и способ жизни, когда за словом следует дело, когда человек сознательно преодолевает свои слабости.

В 1914 году, когда часть русской интеллигенции ставила вопросы о неоправданности и жестокости войны, а другая часть бойко агитировала за победы русского оружия "с дивана", Гумилев добился того, чтобы быть зачисленным на фронт добровольцем. Именно добился, потому что по состоянию здоровья он был к армии негоден. Несмотря на это, служил три года и получил за храбрость два Георгиевских креста. Для него лично эта бойня народов была исполнена внутреннего смысла:

"Как могли мы прежде жить в покое

И не ждать ни радостей, ни бед,

Не мечтать об огнезарном бое,

О рокочущей трубе побед.

Как могли мы… но еще не поздно,

Солнце духа наклонилось к нам,

Солнце духа благостно и грозно

Разлилось по нашим небесам.

Расцветает дух, как роза мая,

Как огонь, он разрывает тьму,

Тело, ничего не понимая,

Слепо повинуется ему".

Апологетов войны редко встретишь в окопах. Но мироощущение Гумилева выдержало "испытание огнем":

"И воистину светло и свято

Дело величавое войны,

Серафимы, ясны и крылаты,

За плечами воинов видны".

Так же безоглядно и самоотверженно, как на войну, без каких-либо внешних мотивов он поехал в Африку. В результате получился сборник "Шатер" — "О тебе, моя Африка, шепотом // В небесах говорят серафимы".

Однажды в частной беседе он признался: "Что такое, в сущности, эта Африка? Грязь, вонь, жадные проводники, ленивые носильщики… Чем ближе к экватору, тем мне становилось тоскливее… я скучал по Царском селе…" Но ничего этого мы не найдем в сборнике величественных стихов, славящих красоту и доблесть. Гумилев следовал принципам акмеизма не только на бумаге, но и в жизни.

Его биографии по насыщенности хватило бы на несколько человек. Он развивался подобно тому, как если бы в его теле последовательно жили разные люди. Об этом поэт говорит в стихотворении "Память": "Мы меняем души, не тела".

"Выше горя и глубже смерти - жизнь!"

"Но все-таки женщины грезят — // О нас, и только о нас", - написал некрасивый, многократно отвергнутый любимой женщиной человек, два раза пытавшийся покончить с собой из-за несчастной любви. Любимая в итоге вышла за него замуж и родила ему сына, который стал знаменитым историком, а список безумно влюбленных в него женщин исчислялся десятками. По словам Ирины Одоевцевой, вторая жена Гумилева Анна Энгельгардт, получив от него предложение, упала на колени и заплакала со словами: "Нет, я не достойна такого счастья!" И это тоже было своего рода жизненной установкой Гумилева:

"И вот когда я утолю,

Без упоенья, без страданья,

Старинную мечту мою

Будить повсюду обожанье".

При таких волевых устремлениях и тяге к самопреодолению, к отвержению слабости, он был совершенно чужд самоутверждения за счет других, относился к себе с юмором. А один из его любимых автобиографических героев, ирландский царевич, как раз отличался физической слабостью в сочетании с духовной силой на фоне волков-викингов, которые здоровы и сильны, но дики и злобны.

Итак, Гумилев был не только поэтом, но человеком действия. Его творчество распространялось на всю его жизнь.

"И умру я не на постели,

При нотариусе и враче,

А в какой-нибудь дикой щели,

Утонувшей в густом плюще", —

говорит его лирический герой. Так умер и сам Гумилев, спокойно, без страха в 1921 году наклонился к своей последней пропасти и "заглянул в глаза чудовищ".

Необычность Гумилева и его необходимость для нас именно в деятельном воплощении в жизнь своих принципов. Такими же он видел и своих читателей, которых обещал научить не бояться ни при каких обстоятельствах, а также передать им секрет счастья:

"Как в этом мире дышится легко!

Скажите мне, кто жизнью недоволен,

Скажите, кто вздыхает глубоко,

Я каждого счастливым сделать волен.

Пусть он придет! я должен рассказать,

Я должен рассказать опять и снова,

Как сладко жить, как сладко побеждать

Моря и девушек, врагов и слово.

А если все-таки он не поймет,

Мою прекрасную не примет веру

И будет жаловаться в свой черед

На мировую скорбь, на боль — к барьеру!"

Напомним, стихотворение написано в 1917 году человеком, проведшим три года на фронтах Первой мировой.

"Несравненное право — самому выбирать свою смерть"

Часто говорят о том, что Гумилев предсказал свою смерть в стихотворениях "Пуля", "Заблудившийся трамвай", "Да, я знаю, я вам не пара". Но он не столько предсказал, сколько "запрограммировал" ее, так же, как запланировал в своих стихах свою жизнь. Его биография — плод его творчества, и это не мистификация, чем так часто увлекались творческие люди.

Он, несмотря на слабость, боль, страх, малярию, насмешки, непонимание, делал, "что надо", и тому же учил своих читателей. Он гордился, что среди них встречались люди действия, как, например, убийца германского посла Яков Блюмкин.

"Человек, среди толпы народа

Застреливший императорского посла,

Подошел пожать мне руку,

Поблагодарить за мои стихи.

Много их, сильных, злых и веселых,

Убивавших слонов и людей,

Умиравших от жажды в пустыне,

Замерзавших на кромке вечного льда,

Верных нашей планете,

Сильной, весёлой и злой,

Возят мои книги в седельной сумке,

Читают их в пальмовой роще,

Забывают на тонущем корабле".

Эти люди были ему ближе и интереснее. "Древний я отрыл храм из-под песка, // Именем моим названа река", - это не фантазии, это реальные события в его жизни. Он был знаком с эфиопским регентом Расом Тафари, который впоследствии стал символом целой религии.

Гумилев умел быть невозмутимым, когда над ним смеялись, по словам его современников. Сам он чувствовал себя среди них немного чужим, — "как идол металлический среди фарфоровых игрушек".

"Лучше слепое ничто, чем золотое вчера"

"Дух бодр, плоть же немощна" — эти слова из Евангелия вполне отражают тот путь преодоления, по которому шел всю жизни Николай Гумилев. В 1921 году, когда Петроград зарастал травой, когда наступал голод, пришлось отдать младшую дочь в детский дом, потому что ее невозможно было прокормить на те средства, которые Гумилев получал за свою поэтическую деятельность. (Да-да, в эти годы он возглавил "Цех поэтов" и учил писать стихи не только интеллигенцию, но и матросов. И матросы проявляли к этому интерес, что самое удивительное). Так вот, в это тяжелое и страшное время Гумилев выпустил свой лучший сборник "Огненный столп".

Что двигало этим человеком, который во времена красного террора ходил в своей офицерской шинели и крестился на каждую церковь? Все то же счастье преодоления себя на пути следования своему идеалу. Вот такое у него было трудное счастье, о существовании которого зачастую люди и не помнят.

Так он и ушел, прочитав напоследок в СИЗО Илиаду и впечатлив чекистов своим мужеством перед лицом смерти в лесополосе в безымянной могиле, которую сам себе и вырыл вместе с другими приговоренными. По воспоминаниям участника расстрельной команды, которые приводит Георгий Иванов со ссылкой на большевика и поэта-футуриста Сергея Боброва, улыбался, был спокоен, докурил, — "мало кто так умирает".

"Есть Бог, есть мир, они живут вовек,

А жизнь людей мгновенна и убога,

Но все в себе вмещает человек,

Который любит мир и верит в Бога".

Помимо цельности и последовательности воплощения в жизнь своего поэтического мировоззрения Гумилев ценен для нас тем, что, являясь до мозга костей русским поэтом, он был при этом истинным гражданином мира. В его творчестве есть и "Абиссинские песни", и "Китайская девушка", и "Фра беато Анджелико" и "Персидская миниатюра". И все это не заслоняло от него образ России — современной и вечной:

"В садах настурции и розаны,

В прудах зацветших караси,

Усадьбы старые разбросаны

По всей таинственной Руси.

Порою в полдень льется по лесу

Неясный гул, невнятный крик,

И угадать нельзя по голосу,

То человек иль лесовик.

Порою крестный ход и пение,

Звонят во все колокола,

Бегут, то значит, по течению

В село икона приплыла". 

Его картина мира невероятно широка. И он бесконечно далек от зацикливания на своих повседневных проблемах. Его самое известное стихотворение, в сущности, об этом: мир огромен, не зацикливайся на сиюминутной тоске, выйди за рамки обыденности.

"Сегодня, я вижу, особенно грустен твой взгляд,

И руки особенно тонки, колени обняв.

Послушай: далеко, далеко, на озере Чад

Изысканный бродит жираф.

Ему грациозная стройность и нега дана,

И шкуру его украшает волшебный узор,

С которым равняться осмелится только луна,

Дробясь и качаясь на влаге широких озер".

Казалось бы, какое дело до жирафа женщине, тоскующей на берегах Невы? Но это попытка расширить картину мира до таких размеров, когда личные переживания не будут заслонять главное — жизнь прекрасна.