Сатирический рассказ Ф.Достоевского "Крокодил" в современном прочтении Н.Бонналя

Верх наивности — думать, что нынешнее либеральное брожение умов, ограниченное, в основном, пределами МКАД, является откровением XXI века. В середине века XIX великий русский мыслитель Федор Достоевский уже увидел и обозначил родовые черты современных мировых пороков. Об этом специально для "Правды.Ру" рассуждает писатель и философ Николя Бонналь.

Фото:

…какое основное свойство крокодилов? Ответ ясен: глотать людей.

Историю "Крокодила" можно представить в нескольких словах: крокодил глотает посетителя в Пассаже, или, иначе говоря, в торговой галерее. Посетитель приспосабливается к ситуации и без всякого драматизма; спрашивается — что же делать с этим разрекламированным газетами феноменом, как его рационализировать или сделать рентабельным. Персонажи действуют соответственно, включая и проглоченного, который видит открывающиеся перед ним перспективы.

Читайте также: Унификация человека. Без веры и Родины

Сразу же вспоминается Кафка, но в некоторой "метаморфозе" — его новелла столько же должна своим появлением Достоевскому, сколько и множество романов ушедшего века. Конечно, мы попадаем в ситуацию абсурда, но легкую и приемлемую. Проглоченный может разговаривать, спорить, приводить доводы; его будущее поддается оценке, мы остаемся в рациональном.

Сартр касательно Кафки говорит о мире фантастическом и строго суровом. А Кафка уже в Достоевском, который к тому времени вышел из Гоголя. Потому что "Шинель" — это все еще мир старого режима, где всегда во множестве водились бюрократы (вспомните о византийском мире, описанном историком Пселлосом в Юстинианово царствование); но это общество ничего не смыслит в науке, не знает ничего в экономике, оно ужасно иерархично.

Акакий — это мужик, по-празничному одетый в шинель, он просто-напросто обнаруживает, что по-настоящему низкое положение зависит от денежного состояния: это век капитализма, и любого бедного аристократа тут вполне могут предать взбучке. Конец наверняка перешел в регистр фантастического повествования, но к фантастике романтической, как у Бальзака или Пушкина…

Однако в "Крокодиле", опубликованном в 1865, мы уже попадаем в мир Мопассана, мир среднего класса, мир рогоносцев, будущих разведенных супругов, мир всем довольных (оптимизм — как буржуазная ценность), мир после христианства и презираемого феодализма — это мир последнего человека Ницше, мир тех, кто ищет счастья, шевеля носом. Жена проглоченного, мечтающая о бриллиантах, думает, как бы поскорее улизнуть, а все, у кого спрашивали совета, думают, как бы прихватить себе жену проглоченного. Она дородна, у нее пышная грудь, так что…. Но так как именно последний интересует СМИ, то мы остаемся с ним, мечтая о более светской жизни, полной бесед; матрица прежде всего! А если крокодил — это сама матрица, или мировое телевидение, или наш новый миф платоновской пещеры? Отсюда и его оригинальность, и его всепокоряющая сила.

Но рассказчик повествует нам, что крокодил тут для того, чтобы служить служебным кабинетом для революции модернизма проглоченного либерала, человека толерантного и всецело принадлежащего будущему! Крокодил — это пещера реформатора-модерниста! Это неправительственная организация! И в то же время, он может быть всем — суперструктурой, инфраструктурой, бессознательным, подсознательным, просто хламом. Это современная кунсткамера для пробужденного читателя.

И с этой точки зрения он очень современен, потому что читатель приглашен интерпретировать и обновлять его интерпретацию, поскольку проглоченная жертва играет в отстраненность и мечтает использовать пережитый им кошмар, который она сделала относительным. Будущее тут обрисовывается в гротескной буржуазной манере — в прогуливании по гостиной ванны с крокодилом внутри и с проглоченным, изрыгающим набожные пророчества о современности. Салонная жизнь вообще имеет французское вдохновение (женщина создана для того, чтобы говорить и быть показанной всему свету, а не для того, чтобы быть любимой), и одержимость общением проявляется на каждой странице рассказа — вместе с деньгами.

Читайте также: Русское искусство спасет мир от Леди Гаги

Потому что "Крокодил" — это первый коммунистический рассказ в литературе. Он заставляет нас быть на стороже по отношению к декадентскому и идиотскому Западу.

Современность крокодила лежит и в том факте, что палач — это жертва (не трогайте бедного крокодила! исчезающий вид! и т. д.). Грязное животное не может быть уничтожено. Возьмите, к примеру, сказку: конечно же, придет охотник, особенно если он внимательно читал Владимира Проппа и его "Морфологию", он распорет брюхо монстра — медведя, волка, дракона, чтобы освободить дитя или юную девушку в красном. А тут совершенно ничего подобного — это мир мелких буржуа, обремененный необходимостью приспособиться к ужасу всякой ситуации и ничего не ожидать, кроме, конечно, денег и возмещения убытков. Этого крокодила нельзя тронуть, потому что он принадлежит немцу с характером, одному из тех немцев, что держат в то время под контролем западную Россию и поставляют стране элиту, возможно, интеллектуальную (где же немецкие толстые?) и, в любом случае, торговую, прежде чем предоставить расу хозяев, мечтающих контролировать целиком порабощенную страну. Это новый буржуа, который мечтает, чтобы администрация выплатила ему компенсацию. Но считает он-то в талерах — в немецкой монете.

Крокодил, в первую очередь, — это частная собственность. А если собственность, говорит в эту самую эпоху анархист Прудон, — то это воровство; мы можем сказать, что для Достоевского современная собственность, юридическая, — это смертоубийство. Нужно уважать учреждение частной собственности. Нельзя просто так взять и рассечь крокодила, — объясняют нам, или же это влетит вам в копеечку. И даже не стоит думать о том, чтобы изъять его. В любом случае, современное человечество — потому что оно верит в прогресс, в актуальность, в обогащение (как говорит святой Маркс в своем "Капитале", его кредо — это кредит!) — приспосабливается к взрывоопасной и абсурдной ситуации.

Крокодил — это утопление в глобализации с чувством радости. Из этого следует сатирическое и вылившееся в средства массовой информации рассуждение об экономике, о модных английских теориях, о необходимости разрушения русского мира — общины, и длинная полемика о науке: крокодил превращается в познавательное путешествие!

Достоевский, как и Флобер, понял, что всякая речь о модернизации — это полная нелепость; он даже говорит, что крокодил создаст буржуазию; крокодил — это то, что будет давать в культурном, зоологическом спектакле или аттракционе, он — тот, кто будет забавлять галерею и торговый центр будущего, распростершегося сегодня по всем четырем концам планеты.

Но рисует ли Достоевский карикатуру сложившейся ситуации? В это верит комментатор мелкий буржуа, который чувствует смутную враждебность по отношению к его капиталистической и потребительской программе. Он, мелкий буржуа — словно Ран-Там-План, пес Люки-Люка, который смутно чувствует очевидное. На самом деле Достоевский не рисует никаких карикатур: мы уже вошли в век всемирных выставок, век массового туризма, прекрасно описанного Мопассаном или Жюлем Верном, который дает советы туристам, специализирующимся на необычайных путешествиях. Крокодил даже превратится в пункт, о котором мечтала далекая бюрократия: что если с появлением живых крокодилов начнут исчезать служащие и потом, на основании того, что там тепло и мягко, будут требовать туда командировок, а потом лежать на боку!…

Читайте также: Аноним: Кто управляет миром, сея хаос?

Наконец, крокодил плачевно кончает в своем Пассаже, а рассказчику плевать, он над всем смеется. Достоевский пародирует журналистский стиль. Идиотский и игривый тон журналиста-англомана ссылается в рассказе на свободу торговли, на свободное предпринимательство, не забыв, конечно, и об образовательном путешествии.

Нужно настоять на следующем эффекте: вкус к сенсациям у современной прессы прекрасно сочетается с прозаическим и мелкобуржуазным восприятием реальности, всякой реальности — даже гениальной и оригинальной. Если какой-нибудь журналист по-американски занят поиском сенсаций — это потому, что современная публика (буржуазная или мелкобуржуазная) больше ничем не интересуется — ни крокодилами в ее собственной ванне, ни будущем их стран в Западной Европе, ни уделом православных христиан в Сирии и Египте.

— жив и здоров, но об этом после… Как дела?

Читайте самое интересное в рубрике "Общество"

Перевод Татьяны Бонналь