Фотограф Наталья Васильева-Халл о Викторе Цое и будущем российского рока

"Мы с Виктором Цоем не ждали перемен"

Фотограф питерского рок-клуба Наталья Васильева-Халл, организатор первого подпольного журнала, летом, в преддверии юбилея Виктора Цоя, выпустила уникальный фотоальбом "КИНОхроники подполья", содержащий самую полную подборку фотографий группы. О Викторе Цое и будущем российского рока она рассказала главному редактору "Правды.Ру" Инне Новиковой.

Фото:

— Наталья, в ваших фотографиях такой кладезь информации, такая летопись жизн, страны. Вы хоть знаете, помните, что у вас в закромах?

— Нет, конечно. Запоминается обычно то, что часто печатал. Я, конечно же, помню все свои портреты Гребенщикова. Потому что с его концертов были некоторые качественные кадры, которые я активно печатала. Хотя тогда и способов-то напечатать особо не было. Журналов про рок-музыку, например, в России до сих пор нет. А в те годы чуть ли не единственной возможностью распространить фотографии была их продажа на концерте.

— Вы познакомились с Гребенщиковым, с Цоем, когда они были обычные ребята и никто не знал, что с ними станет в будущем?

— Нет. Я познакомилась с ними только потому, что они уже были певцами. Я фотографировала целенаправленно рок-музыкантов. Не обязательно на концертах, это могла быть домашняя тусовка. А по жизни я тусовалась со своими друзьями совершенно из другой сферы. Это примерно, как различие между дачными приятелями, коллегами, знакомыми. Конечно, бывает, что они совмещается, и у меня иногда совмещались. Но рок-музыка — это работа, это профессия. Я познакомилась с Гребенщиковым, потому что он пел песни, а не потому что он такой был хороший.

— Как вы познакомились лично?

— Я пришла на концерт к популярному в узком кругу Юрию Ильченко, он тогда еще у "Машины времени" играл на гитаре и божественно пел "Битлз". Ну, а на разогреве у него выступал Гребенщиков. Он тогда вышел раскрашенный какой-то, в совершенно безумном виде. Вот я его так и увидела. Услышала, что голос есть. Для себя мысленно галочку поставила — вот еще один.

— Как они относились к тому, что рядом ходит папарацци, фотографирует и не дает ни зевнуть, ни чихнуть?

— Я, во-первых, никогда не была папарацци. Вот есть такой Сергей Берменьев, он подвязался на фотографирование знаменитостей. У него в архиве есть Фидель Кастро, Мадонна, Паваротти. Однажды он сфотографировал Виктора Цоя в гримерке, сделал 44 кадра, а по сути одну фотографию в разных ракурсах, и теперь из этого построил карьеру. Его фотографии в Русский музей взяли. Вот это папарацци, там души человеческой нет. Он пришел потому, что это было знаменито.

Конечно, во мне говорит какая-то фотографическая ревность. Я эту группу фотографировала с самого начала и почти до самого конца, а в Русский музей взяли фотографию Сергея Берменьева. Потому что он фотограф Дмитрия Медведева, потому что был учителем по фотографии президента России. Как в советские времена, когда после окончания вуза в преподаватели шли не те студенты, которые лучше всех изучили предмет, а те, которые чаще всех посещали партсобрания. Казалось, это кончилось вместе с советской властью, оказывается, нет.

— Но такое ведь не только у нас происходит? Разве так не во всем мире получается?

— Везде на Западе ценят людей за их мастерство, а не за их близость, например, к премьер-министру. Если бы, например, такая ситуация сложилась вокруг фотографий Джона Леннона, который тоже погиб трагически, и, предположим, в Британский музей бы решили взять какую-то его фотографию, то я не думаю, что критерием выбора была бы близость к руководству.

— А как вы познакомились с Виктором Цоем? Пришли на концерт Гребенщикова и сделали для себя еще одну галочку?

— Сейчас уже не помню кто, но кто-то в тусовке дал мне послушать записиВиктораЦоя.Мы же всегда обменивались всем, что было интересно, ново. Мне понравилось. Я уже и не скажу сейчас, что слушала, какие-то ранние альбомы.

А потом был концерт в рок-клубе… Я тогда думала, что это первый концерт группы "Кино" на настоящей сцене, после подвалов и квартирников. Но музыканты сказали мне, что он второй. Это был концерт, в котором участвовала группа "Кино" на разогреве перед "Аквариумом". Фотографии с того концерта есть в моей книге, они впервые опубликованы. Бывает, вдруг находишь фотографию, про которую сама не помнила. Вот я так сканировала свои негативы, и вдруг попались эти.

После этого концерта все поехали на день рождение Севы Гаккеля. Он работал сторожем в ПТУ, а по совместительству — виолончелистом в "Аквариуме". Он нас пригласил ночью в это ПТУ, пока начальства не было. Мы пришли всей тусовкой из рок-клуба, прямо с концерта. И вот там Цой и попался мне. Я стояла, а он шел навстречу — весь такой в белой рубашке, уже без красного камзолла, в котором был на концерте, смуглый, очень экзотичный. И мы познакомились.

— А что вы ему сказали? Как вас представили?

— Никто нас не представлял. И сейчас-то это толком никто не умеет, а в те годы вообще не принято было. Я просто сказала "Привет" и стала щелкать — у меня был фотоаппарат "Зенит". А потом оказалось, что пленка порвалась еще в самом начале съемки. Я так и щелкала целый вечер, а толку был ноль. А могли бы быть кадры… могли. Но их нет.

— И вы познакомились. Но тогда даже, наверное, телефонами нельзя было обменяться.

— Так, а зачем нам было телефонами-то обмениваться? Я теперь знала, кто это, знала, как его найти. На концерты стала ходить. Он стал меня приглашать.

— А как он вас приглашал?

— Ну, говорил "Наташка, приходи, я буду в следующую пятницу…". Или просто "Вот, приходи". Он таким медленным голосом говорил.

— Наташа, а он был такой открытый или просто вы были для него своя, понятная или он понимал, что эти кадры нужны для истории?

— Не знаю, мне трудно ответить на этот вопрос, потому что со мной он был таким, каким он был со мной. Каким он был с другими, я не знаю.

— Но вы же видели.

— Мне иногда говорят, что вот, например, Гребенщиков зазнался, у него звездная болезнь. Что я могу про это сказать? У меня нет комментариев на эту тему. У меня одни отношения с людьми, у других людей — другие.

Так и Виктор… со мной он не был закрытым. У меня есть одна фотография, где они сидят с серьезными, звездными лицами. А я, чтобы добиться этой серьезности, убила полторы пленки, потому что они все время смеялись и хохотали.

— А зачем нужны были серьезные лица?

— Мы говорили с вами, шоу-бизнес основан на имидже; если нет картинки, то нет и денег. Как можно тиражировать музыку, если нет имиджа, который ее сопровождает? На том этапе был такой имидж. Естественно, все на самопальном уровне. Я тогда напечатала 50 фотографий. И они их раздавали, когда с журналистам ездили, в подпольных подвалах.

— Про них кто-нибудь писал?

— Был подпольный рок-журнал "Рокси", нами же и созданный, писали. У меня на кухне мы придумали этот журнал, чтобы как-то восполнить пробел.

— А как вы его издавали, как печатали?

— На печатной машинке. Я взяла у мамы машинку и печатала статьи в пяти экземплярах через копирку. А потом вклеивали листы клеем.

— Сохранился этот журнал?

— У некоторых он есть, он сейчас ценится. В интернете есть все номера. Я три номера сделала сама. Я не свои статьи печатала, я была редактором, собирала материалы. А писали разные люди — их надо было их трясти, заставлять, денег-тонебыло,никто их не платил.

— И интервью были?

— Были. Я брала интервью, я фотографии предоставляла. Некоторые материалы были сделаны очень хорошим подпольным журналистом, который потом так и не вышел ни на какие уровни, потому что когда началась вся эта свистопляска, "Лужники", когда вся толпа ринулась к Цою и к группе "Кино", нас оттерли плечами. Как и меня оттерли. И последний год я его не фотографировала, потому что с камерами пришли такие люди, которые всю жизнь фотографировали сессии исполкома или секретарей.

— Для многих в то время главным посылом было "мы ждем перемен". А как вы считаете, что было главное?

— Для меня, например не было самым главным "мы ждем перемен". У меня есть гораздо более любимые песни, но это мое персональное, личное дело. Я не претендую на истину. Просто и лично, и в музыкальном плане мне гораздо ближе и интереснее, например, песня "Легенда". Она у меня внутри поется, хотя напеть не смогу, слова воспроизвести не смогу. Конечно, "Перемен" хорошая песня, однако ее очень почему-то стали сразу же воспринимать как политическую. Цой не был никаким политиком. Не был. Опять-таки, я не претендую на объективность, этой мой взгляд на вещи. Цой не был политиком.

— Но он сказал то, что было нужно. Он сказал то, что ждали.

— Вот да. Он сказал то, что попало в точку. И все. И это взяли на вооружение, и сейчас мне говорят, что эту песню берут себе оппозиционеры. Ну, и слава богу. Взяли и взяли. Цой не для этого ее писал. У него не было конкретной цели. Я за него не хочу говорить, потому что это всегда опасно; что он хотел, что не хотел — спекулировать можно бесконечно. Но не в политике дело. А создается впечатление, что в России все только о политике думают и говорят. Это очень резкий контраст по сравнению с тем, что в Англии.

— Россия более политизированная страна.

— Она более политизированная насильственно. Чем больше о чем-то говорят, тем больше туда идет бюджетных вливаний. И все. Вот и вся политизированность. Я не хочу про это вообще ничего знать. Моя сфера — это рок-музыка, я хочу рок-журнал и не хочу никакой политики.

— То, что сегодня мало запретов, как-то повлияло на современный рок?

— Вот поэтому сейчас рок-музыку играют, поют и слушают продвинутые, развитые люди, которые умеют думать, у которых развита кора головного мозга. Те, у кого она не развита, слушают попсу. Это их право, это их дело, им нравится — пусть. Никто же не собирается расстреливать тех, кто любит Киркорова. Так же точно, как в алфавите есть 33 буквы, но из них можно, например, составить текст телевизионной программки, а можно написать "Войну и мир". И каждый человек выбирает себе, что читать. Один читает телевизионную программку, а другой, предположим, Шопенгауэра. Так же точно и с музыкой: кто-то сочиняет и слушает музыку на уровне телевизионной программки, кто-то — совершенно другую.

— Как вам кажется, какой будет рок в России в будущем и в ближайшее время, сейчас?

— Я вижу, я с огромным счастьем и удовольствием вижу молодых, которые ничуть не хуже, они просто моложе. И поскольку в России не отлажен механизм поддержки, продвижения молодых, поскольку все концертные организации берут уже сливки, то, что до них стало популярным, и выставляют их на большие рок-фестивали, молодым некуда сунуться, молодые, как сидят в клубах, так и сидят, их не пускают на большую сцену. Но это общая схема. Конечно, есть исключения, есть хорошие большие рок-фестивали, где есть дополнительная сцена, туда молодые группы выходят. Это процесс, и он идет. В России он тоже идет.

Читайте самое интересное в разделе "Общество"