Интервью журналиста и писателя Владимира Губарева из цикла "Правдисты"

В цикле "Правдисты", посвященном столетию газеты "Правда", легендарный Владимир Губарев, журналист, автор знаменитой пьесы "Саркофаг" и человек большого мужества. В интервью Вадиму Горшенину Владимир Степанович рассказал о работе в Чернобыле, о своем отказе от должности главреда "Правды" и о том, как Горбачев хотел отправить в космос журналиста.

Фото:

— Владимир Степанович, "Саркофаг" — одна из самых знаменитых советских пьес. Как вам кажется, в чем секрет этой пьесы? Не в том ли, что тема Чернобыля волнительна для многих.

— Не только поэтому. Еще один маленький, но важный штрих: пьесу написал редактор "Правды". Это обстоятельство тогда многих шокировало, потому что книга была честной и откровенной.

— Вы одним из первых приехали в Чернобыль после взрыва. Вы не спрятались, не послали вместо себя корреспондентов. Это было стремление журналиста узнать информацию из первых рук?

— Я сразу согласился возглавить эту группу, потому что знал больше других — еще до трагедии в Чернобыле был на многих атомных объектах, писал о них. Это нам очень пригодилось. Мы были на ЧАЭС в первые дни после аварии; эти дни были самыми "грязными". Так вот я горжусь, что ни один из моих ребят тогда не переоблучился.

Немного расскажу о предистории этой командировки. Еще днем 26 апреля мне стало ясно, что произошло на ЧАЭС. Я сразу позвонил Яковлеву и сказал, что надо ехать на место. Яковлев мне сказал: "Забудь. Если поедешь, то лишишься партбилета". Но я не отступился, позвонил на следующий день и сказал: "Все ясно, авария тяжелая, не скроете".

— Вы, Владимир Степанович, пытаетесь нас запутать, наверное. Александр Николаевич Яковлев — известный демократ.

— Я с ним разговаривал 26 апреля, потом 28-го утром и только 30-го числа он меня вызвал и сказал: "Возглавляй бригаду и поезжай".

— Проблему замалчивали?

— Да, конечно. А я как раз убеждал руководство, что трагедию нельзя замалчивать. Что касается демократии, то все это относительно. Когда выгодно, тогда они демократы. Но Александру Николаевичу я признателен за то, что он отдал распоряжение ничего не править, не сокращать в моих материалах. Это было очень важно именно в первые дни после аварии. Мы не врали. Другое дело, что было трудно оценить масштабы произошедшего.

— Владимир Степанович, недавно мы выпустили фильм, в первой серии которого вы рассказываете о том, что попали в "Правду" "вниз по лестнице, ведущей вверх". Расскажите о вашем пути в газету.

— Это была интересная история. Дело в том, что у меня полсемьи — белорусы, связанные с партизанским движением. В конце 1960-х годов было неясно, как относиться к партизанам Белоруссии. Мы в "Комсомольской правде" провели серию "круглых столов", посвященных партизанам Белоруссии. На них приезжали первые лица БССР, а из "Правды" приходил Зимянин. Я во время таких "круглых столов" многих поправлял. После окончания одной из таких встреч Зимянин спросил меня: "Что ты вмешиваешься?". А я сказал: "Михаил Васильевич, все-таки я из этой семьи, у меня там Сватковский был командиром партизанской бригады…". Так мы разговорились и Зимянин предложил мне перейти в "Правду".

Я согласился, но попал в газету с небольшим опозданием. Доброжелатели строчили на меня доносы в ЦК, жаловались Зимянину (к тому времени Зимянин уже был секретарем ЦК). Меня просили писать объяснительные, но я отказывался.

Я вообще не люблю ни перед кем отчитываться. Если я не прав, докажите. И, между прочим, такие правила всегда были в "Правде": вину любого сотрудника нужно было доказать. Так было и когда меня исключали из партии на собрании в "Правде".

— Это было после публикации- перепечатки из " Республики " о поездке Ельцина в США? После этого газету публично сжигали на Пушкинской площади?

— Это было в 1990 году. В это время, в течение двух-трех лет, "Правда" переживала творческий кризис, работать было скучно. В стране тоже были проблемы. И вот в воскресенье вечером, подписав номер, я начал перелистывать "Белый ТАСС" (публикации в газетах мира и передачи информационных агентств). Я увидел заметку в "Республике" о поездке Ельцина по США. Мне был ясен Ельцин с самого начала, я хорошо знал его окружение. Таких партийных функционеров я всегда недолюбливал и, что называется, решил бороться до конца. После публикации этой статьи было очень много шума. Газету сжигали напротив здания "Московских новостей". Я там был, поднялся на трибуну и сказал, что это я напечатал, давайте сожжем и меня. Из-за этой истории с публикацией пострадали очень многие. Нас вызывали на комиссию Верховного совета по этике. Академика Афанасьева, уважаемого человека, десять часов перевоспитывали. Когда в "Правду" приехал Горбачев представлять нового редактора, я сказал: "Михаил Сергеевич, вы делаете большую ошибку, что снимаете Афанасьева, а назначаете Фролова. Вы в этом очень скоро убедитесь".

— Но ведь это нормальная журналистская работа — рассказывать о фактах. Как так получалось, что слова, доводы журналистов не были услышаны?

— Во-первых, правду никогда сразу не воспринимают. Во-вторых, не на чем было играть: у команды Ельцина идей как таковых не было. Но в итоге политика Ельцина привела к таким результатам, за которые нам всем расплачиваться еще много-много лет. Страна отброшена на много лет назад.

— Владимир Степанович, я читал, что вы один из основателей космической журналистики в Советском Союзе. И, кстати, эта была ваша идея отправить журналиста в космос?

— Мы действительно хотели отправить журналиста в космос. Такая идея появилась во время перестройки, когда интерес к космосу стал угасать. Тогда я был председателем космической комиссии.

Горбачев обещал, что первым журналистом-космонавтом будет советский журналист. Однако параллельно велись переговоры о том, чтобы отправить в космос японского журналиста, так как японская сторона обещала заплатить за полет 20 млн долларов. Мы же настаивали на том, что нужно проводить конкурс. Была придумана идея и слоган конкурса: "Космос — детям". Нас поддержали главы многих государств, в том числе Буш; конкурс состоялся, из восьмиста участников было отобрано 20 человек, которые прошли предполетную подготовку. Но Горбачев не сдержал слово. В итоге полетел японец.

— За время работы в "Правде" вы имели отношение к большому количеству инициатив. Расскажите о некоторых из них, чтобы читатели поняли, что это была за газета?

- Большинство масштабных проектов, которые были в СССР во второй половине 20-го века, начинались с "Правды". Самый знаменитый случай связан с озером Байкал. В редакцию принесли три интересных материала по Байкалу и мы их напечатали, хотя было постановление ЦК, запрещающее публикации на эту тему. Сразу после публикаций мне попало. Однако через два дня была создана правительстенная комиссия по Байкалу. В комиссию включили и меня. Благодаря статьям в "Правде" было многое сделано для защиты экологии Байкала. И таких проектов было много.

— Владимир Степанович, скажите, чем вы больше всего гордитесь как "правдист"?

— Я горжусь своей работой в отделе науки "Правды". У меня были прекрасные писатели: Игорь Мосин, Андрей Тарасов, Николай Гоголь. Еще горжусь тем, что никогда не давал своих подчиненных на растерзание: за все ошибки своих сотрудников отвечал я. Горжусь работой, которую мы провели для детей Чернобыля: мы им привозили из разных уголков страны свежие фрукты и овощи, медикаменты; организовывали поездки на Запад.

Если "Комсомолка" для меня — молодость, юность, то "Правда" — это, конечно, зрелость и понимание того, что ты нужен не только газете, но и стране, людям. "Правда" и "Комсомольская правда" — это самые светлые отрезки моей жизни.

— А за что из "правдинского" прошлого вам сейчас стыдно?

— За ельцинскую эпоху в "Правде". Я считал, что можно было предотвратить приход к власти случайных людей. Когда зашла речь о продаже газеты грекам, я выступил против и ушел. Я понимал, что совершаю ошибку, так как была отвественность за людей, которые работали в "Правде". Хотя сейчас мне говорят, что я поступил правильно: один раз позволишь вытереть о себя ноги, будут вытирать всю жизнь. После ухода я долго не сотрудничал с "Правдой": не обращались.

Но неожиданно позвонили накануне 100-летия со дня рождения академика Сергея Королева и попросили написать материал об этом выдающимся человеке. Мне было очень тяжело, но я написал, потому что "Правда" была и в моей жизни, и в жизни нашей страны, и этим нужно гордиться.

— Вы согласитесь с утверждением, что "Правда" закончилась с приходом главного редактора Ивана Тимофеевича Фролова. С его назначением совпал и распад Советского Союза. Я помню, когда начались выборы главного редактора, вы отвели свою кандидатуру, сказали: "Я не буду в этом участвовать".

— Я прекрасно понимал, что могу стать главным редактором. Но я выступал против Ельцина, даже написал книгу о нем. Поэтому я не мог возглавить газету, я бы тогда подвел весь коллектив "Правды". Кроме того, я не поддерживал ту политику, которая проводилась. Нельзя ложиться под любую власть. А "Правда" в то время пыталась лечь под нее. Ивана Тимофеевича Фролова я называл нарциссом на троне. Он пришел в "Правду" с единственной целью — стать членом Политбюро, это для него был трамплин. У нас были сложные отношения. На редколлегии он сказал, что двум медведям, то есть ему и мне, в одной берлоге делать нечего. Тогда я ему сказал: "Иван Тимофеевич, уходите, не возражаю". Он вскочил и ушел в свой кабинет. Минут через пятнадцать он меня вызвал и спросил: "Что вы себе позволяете?". Я ответил: "А вы что себе позволяете? Я уйду из "Правды", когда посчитаю нужным. Я здесь работаю много лет, считаюсь "правдистом", а вам еще предстоит стать им". С тех пор он ни разу меня не критиковал на редколлегиях.

— Владимир Степанович, как писатель вы можете определить, какой вклад газета "Правда" внесла в развитие русской журналистики?

— В газете "Правда" работали выдающиеся журналисты. С редакцией сотрудничали талантливые писатели: Шолохов, Симонов. "Правда", подобно зеркалу, отражала время. Нужно понимать, что советское время — и великое, и трагическое, и ничтожное, и выдающееся одновременно. В газете "Правда" работали и те, кого сажали, и те, кто сажал… На страницах газеты рождались и герои, и псевдогерои. Нельзя судить о прошлом, подходя с мерками сегодняшнего дня. Мы сейчас много говорим о четвертой власти, власти журналистов, но ее как таковой не существует сегодня. Как это ни парадоксально, в советское время четвертая власть существовала, она была достаточно независима от ЦК и многих защитила от происков власти.

Читайте также:

Дмитрий Валовой: "Мы взяли с Запада худшее…"

Николай Петров: СМИ разучились критиковать

Вадим Окулов: хулиган в секретариате

Ясен Засурский: За ловлей блох не видно леса

Читайте самое интересное в рубрике "Общество"