Беседа с балериной Наталией Касаткиной

Жизнь народной артистки России Наталии Касаткиной не делится на "балет" и "прочее". О наказах министра культуры Фурцевой "надеть юбочки" и чувственном танце в стране без секса, об успехах Театра классического балета и его неприкаянности, о классике последних времен и авангарде балерина рассказала главному редактору "Правды.Ру" Инне Новиковой.

— В нашей студии Наталия Дмитриевна Касаткина, народная артистка России, лауреат премии Советского Союза, художественный руководитель театра "Государственный академический театр "Классический балет". В качестве эпиграфа к нашей беседе напомню показательную цитату Екатерины Алексеевны Фурцевой: "Я этих модернистов на порог Большого театра не пущу".

— Через несколько дней исполнится 55 плюс один год нашей совместной жизни и работы с Владимиром Василёвым ​(мы — два художественных руководителя "Театра классического балета"). Я скорее могу назвать наше творчество авангардом, наши постановки — это классика последних времен. В классике пластика построена на позициях, а в школе модерна развивают все тело, все строится на нюансах. Мы пользуемся его приемами, но наша основа — техника классического танца. С ней можно делать все, применять любые авангардные приемы.

Так что это, скорее, можно назвать классикой последних времен. Авангард же — вообще третье. Пример: на одном из фестивалей "Бенуа де ля данс" был номер, когда Настя Волочкова вышла на сцену и намазала себя кефиром. Вот это авангард. Авангард очень разнообразен, это может быть все, что угодно. Из этого "всего что угодно" мы тоже что-то берем.

— Какие оперы и балеты вы ставили в Большого театре?

— Оперу "Так поступают все женщины" Моцарта и балеты "Ванина Ванини", "Геологи", "Весна священная" и "Прелюдии и фуги" Баха. После этого нам перекрыли кислород. Несколько раз потом показали "Весну священную", в последних спектаклях, кстати, танцевал Саша Годунов — прямо перед своим исчезновением.

Читайте также: "Щелкунчик" стал не по зубам

— Получается, вы уже тогда были немного в оппозиции?

— Так складывалось само собой. Мы — шестидесятники, а шестидесятников тогда боялись, как бы чего ни станцевали не так. Но у нас были потрясающие покровители — Евгений Светланов, Галина Уланова, в Мариинке — композитор Андрей Петров, Юрий Темирканов. Мы под их прикрытием делали почти все, что хотели. В то время, наверное, было очень сложно делать, что хочется. По поводу "Сотворения мира" я читала такие замечания Фурцевой: "Грим Создателя похож на Ленина", "В раю цветов много, а на Земле одни камни". "Адам и Ева не должны быть голыми", "С верхней поддержки Ева бросается прямо на причинное место Адама, расставив ноги. Ноги нужно соединить". Да, Фурцева еще писала: "Наденьте юбочки", "Уберите тридцатиградусный секс у маленьких ангелов". Ноги соединили, но как только прошла премьера, разъединили. Юбочку тоже сняли.

— Что такое вы говорили в танце, что пугало и злило власть?

— Женщины тогда стали выше поднимать ноги, мужчины — выше прыгать и ловить женщин. Мы придумали много поддержек — интересных, художественных. Но мы выступали в трико — полный разврат! Тогда боялись секса, думали, что мы сексуально озабочены. В "Весне священной" есть довольно откровенная сцена: мужчины умыкают женщин — это обряд, святая вещь. Это тоже пугало. Наши постановки были необычны, непонятны. На коллегии в Министерстве культуры РСФСР однажды ужасно отругали нашу оперу "Петр Первый". Один критик подошел к тому, кто ругал, и говорит: "Послушайте, но ведь это же очень талантливо". Ответ был: "Вот это-то и страшно".

— А история, когда после "Сотворения мира" пришло 200 писем "возмущенных читателей", написанных примерно одним почерком в сходной стилистике ​- жалоб на то, что вы якобы развращаете население Советского Союза? Что было после?

— Ничего не было. Наш тогдашний директор, глава Ленинградского театра имени Кирова, отнес письма в КГБ. Там постановили, что письма написаны узким кругом лиц. Это была акция наших коллег из Кировского театра. Они были людьми театра во всех проявлениях, в том числе и в интригах. Под конец они к нам очень хорошо относились.

— В 1970-е годы, когда Михаил Барышников остался на Западе, разразился страшный скандал. Последовали ли санкции в отношении Кировского театра?

— Конечно. У Владимира Юдича Василёва, ко всему прочему, обнаружилась тетка в Америке, в Нью-Йорке, она эмигрировала еще в 1903 году. За нами ходили по пятам, боялись, что мы у нее останемся.

— Возможна ли вообще полная свобода в балете?

— Нет, у нас дисциплина железная. Но мы отменили художественный совет сразу, когда в 1977 году пришли в "Московский классический балет". Нас при этом слове просто трясло. Там мы поставили 27 спектаклей, 28-й на выходе — "Лисистрата" по Аристофану.

— Однако у вас до сих пор нет своего помещения. Вас называют третьим театром после Большого и Мариинского театров, а вы, оказывается, "бомжи". Как такое может быть?

— На участке земли, который нам дало Министерство культуры, находятся Манташевские царские конюшни работы архитекторов Весниных. Мэрия столицы в лице Лужкова считала, что этот участок принадлежит Москве вместе со зданиями, а федеральное правительство — что Министерству культуры. Его нам выделили в 1980-х годах, мы еще Брежневу писали. С тех пор ведомства не могут договориться.

— Может быть, вам нужно завести специальный отдел для взаимодействия с властями?

— У нас он есть — там очень грамотные люди во главе с директором театра Иваном Василёвым, по совместительству нашим сыном, единственным, кому мы можем довериться в таких делах. Он учился во ВГИКе у Герасимова, а Герасимов давал своим студентам прекрасное экономическое образование.

— Насколько отсутствие помещения осложняет работу театра?

— Очень. Мы с огромным трудом вылезаем из той крошечной суммы, что нам дается, а расходы наши колоссальны. Когда мы в Кремле давали премьеру "Маугли", зал был битком, но мы остались должны: ведь нужно все привезти, увезти, оплатить аренду. Артисты нашего кордебалета получают зарплату 11 тысяч рублей. Мы с Василёвым-старшим отказываемся от своих авторских, чтобы доплачивать артистам. На гастролях все расходы несут импресарио, они нас любят и ценят. А здесь все за Христа ради. Если нам на премьеру нужно, к примеру, 100 рублей, нам дадут три рубля и скажут: "Сделайте хорошо". Это общее отношение к балету, но, вопреки всему, Россия всегда им славилась.

Мы в 2011 году в 20-й раз были в Америке. Пишут, что наш "Щелкунчик" — лучший из показанных там. К сожалению, под нашим именем часто выступают халтурные коллективчики.

— И что, невозможно найти эти коллективы-обманки, запретить им это?

— Мы называемся за рубежом "Московский классический балет" — ни одно из этих слов не защищается. Мы их всех знаем, но ничего нельзя сделать. Они показывают "Лебединое озеро" с восемью лебедями, "Щелкунчик", "Жизель" — самые лакомые названия. Артистов в них собирают по всей России, они за неделю разучивают балет и едут на "чёс".

Можно этому противостоять, если Министерство культуры будет нам оплачивать хотя бы дорогу. Импресарио, которые берут те коллективчики за пять копеек, возьмут нас за наши деньги. А пока что мы, бюджетники, проигрываем частным халтурщикам.

— Цискаридзе говорил, что артисты Большого театра подрабатывают извозом.

— Я думаю, наши тоже подрабатывают, но у них нет денег, чтобы купить машины, и плохо с жильем. Правда, есть общежитие — две приличные четырехкомнатные квартиры. Девочка у нас сейчас двойню собирается родить, она будет жить там с ними и с мужем. Она очень талантлива: огромный прыжок, подход, легкая, рост — 1,84.

— Удивителен и ее рост, и то, что она рожает двойню. Волочкова часто повторяет, что балерины стараются не заводить детей.

— Вчера "Жизель" станцевала Наталья Огнева, наша звезда. Она только что родила третьего ребенка. А Волочкова — это такой театр в театре. Она влипла в шоу-бизнес и вытворяет бог знает что, потому что там иначе нельзя.

— Как я понимаю, она не из балетной семьи. А в балете важны традиции, преемственность, семейственность.

— Мы своего ребенка продержали два с половиной года в хореографическом училище. Данные у него замечательные, но нам показалось, что это не его дело. В итоге мы его в английскую школу запихнули и не жалеем. Потом балет — это страшная физическая нагрузка, травмы. Однажды я сломала палецнаруке, а мне нужно было танцевать свеером. Когда я закончила, мне не могли разогнуть пальцы.

Вообще, балет — это ужасное искусство, тяжелое, грязное, отвратительное — если его не любить. А если любить, то нет ничего прекраснее. Работает и интеллект, и музыкальность, и каждая клеточка вашего организма движется под прекрасную музыку — что может быть лучше? Как будто сконцентрированная в теле душа выходит на поверхность. Это нирвана.

— Вы много лет вели программу на ТВ...

— Она называлась "Балет, балет". Потом были "Легенды Большого" и "Балет и опера". Я показывала и комментировала старые записи и получала от этого огромное удовольствие. Я брала у зрителей интервью в Большом, вела конкурсы в прямом эфире. Я скучаю по моим передачам почти так же, как по танцам. Отсутствие на телевидении программы о балете наносит ему огромный вред.

— Телевизионщики говорят, что передачи должны быть рейтинговые — убийство в прямом эфире, взрыв в "Доме-2"…

— Я могу сделать передачу на 15 минут, где всех артистов балета убьют. Кстати, почти во всех балетах кто-нибудь погибает. Джульетта кончает с собой. Жизель умирает. В нашем репертуаре есть "Чудесный мандарин" — там главный герой умирает три раза! Он бессмертный, и может умереть, только если он полюбит женщину. Сплошная трагедия! Я сейчас шучу, но можно сделать очень интересную передачу — такую, что и рейтинг будет.

— Прошлое нашего балета сравнимо с космическими достижениями. А каким вы видите его будущее?

— Мне бы хотелось, чтобы балету — балету в целом, а не только нашему театру, Большому или Пермскому, — уделялось больше внимания. Чтобы культуре уделялось больше внимания. У нас есть три балетных вуза, которые выпускают балетмейстеров, но этим балетмейстерам негде показывать свои произведения. Из-за этого наш балет сегодня не развивается.

— А балет в России вообще остался?

— Остался. Наша школа классического танца настолько прочна, что не разрушится, сколько ее ни разрушай. Марина Тимофеевна Семенова нас научила всему: современному балету, смотреть в себя, строить ноги. Она настолько все чувствовала, была настолько более современной, чем мы! Хотя ей было 102 года, когда она нас покинула год назад. Как и Игорь Александрович Моисеев. Вот какие люди!

— Вам снится, как вы танцуете?

— Снится. Самое страшное — это как я танцую в чужих балетных туфлях, которые мне малы. А бывает и хорошее: я танцую Изольду, притом такая, как я сейчас.

— Можете представить вашу жизнь без балета?

— Нет: у меня это началось очень рано. Я влюбилась в какую-то балетную фотографию — и все. Бабушка заставляла меня играть на скрипке, у меня были хорошие отметки и абсолютный слух, но я это все бросила ради балета.

— В вашей жизни есть что-то, кроме балета и семьи? Что-то, что для вас важно, значимо, и чему вы, возможно, хотели бы посвятить свою жизнь?

— Важней семьи вообще ничего не может быть. Но мы оба, я и Володя, пишем стихи, сами написали либретто "Петра Первого". Люблю приводить дом в порядок, переставлять мебель. Хобби моего мужа — резьба по дереву. Он на даче построил стол из огромных пней. Мои дедушка и дядя — скульпторы. Мой муж вместе с ними лепил. Володя и музыку пишет. Он учился на композитора у Николая Каретникова вместе с Володей Дашкевичем.

— Вы считаете себя счастливым человеком?

— Я считаю, что я состоялась. Я уже более полувека замужем за уникальным, замечательным человеком, которому нет равных на свете. Я родила ребенка — очень умного, с которым мы дружим. У меня двое внуков: Катя окончила ГИТИС по классу "Режиссер музыкального театра", уже поставила две оперы в театре Покровского; Коля учится в китайской школе на "Фрунзенской".

— Я желаю вам дальнейших успехов творческих, новых идей и новых побед. Я все-таки думаю, что у вас будет когда-нибудь свое большое красивое здание — именно вашего театра…

— Спасибо большое.